ведь милостину спасёную.

Увидала ту прекрасного подата́манья

Ише на́ имя Михайлушка Михайло́вичя,

Да сама говорила-то таковы речи:

65 «Добро жаловать ко мне-ка хлеба-соли ись,

Хлеба-соли ко мне ись да вина с мёдом пить!»

Заходят калики во гривни-ти княженерския;

Да садила она за столы дубовыя,

Угошшала их да пивом пьяныя,

70 Пивом пьяным-то их да хлебом-солью жа.

Ише тут ити каликом начьле́говать;

Розьвела их калик вси во разны комнаты,

Да Михайлушка увела во свою спальную,

Да валила ёго на свою кроваточьку,

75 А сама говорила-то таковы речи:

«Уж ты вой еси, прекрасно ты подъата́маньё!

Сотворим мы с тобой любовь сердечьнюю».

Говорил ей прекрасно-то подата́маньё:

«Уж ты вой есь, Опраксея ты Королевисьня!

80 Мне нельзя сотворить любовь сердечьнюю:

У нас кла́дёна ведь заповедь великая:

Ишше хто-то из нас, братцы-то, заворуитьце,

Ишше хто-то из нас, братцы-то, заплуту́итьце,

Ишше хто-то из нас, братцы, за блудо́м пойдёт, —

85 Да не ходить тогды нам ведь не под царской суд,

Не под царской нам суд да не под княжеской;

Таково́го чёловека как судить своим судом:

Ише ясны-ти очи тянуть косичеми,

А речистой-от язык-от тянуть те́менём,

90 Да ретивоё сердечюшко промежу́ плечьми,

А жегчи́ будём селитру на белы́х грудях

Да отсекчи втипор-то да буйна голова,

Розьмётать-то ёго тело по чисту́ полю».

Проходила тогда ноченька осённая.

95 Ише про́спал Михайлушко до бела́ сьвета.

Да ставала дружиночька хоробрая,

Собиралась дружиночька во поход ити.

Понесла тут Опраксея ёго на сё́рдочьку;

Положила ёму в суночьку чашу зо́лоту,

100 Из которою Владимёр по приезди пьёт.

Да не знало прекрасно-то подъата́маньё

Ише на́ имя Михайлушко Михайло́вичь-от.

Да отправились калики-ты во чисто́ полё;

Она послала тут сзади Олёшеньку Поповичя:

105 «Настыги-тко сорок калик со каликою:

Они украли у мня чашу-ту как ведь зо́лоту,

Ис которой Владимёр-от на приезди пьёт».

Да поехал тут Олёшенька Поповичь-от

Да настыг-от сорок калик со каликою,

110 Закричял-то Олёшенька громким голосом:

«Уж вы стойте, сорок калик со каликою,

Уж вы воры, калики да перехожия!

Вы пошьто-то украли у нас-то да чяшу зо́лоту,

Ис которой-то Владимёр по приезди пьёт?»

115 Они сне́ли тут Олёшньку со добра́ коня,

Да подштанники[425] снели у Олёшеньки

Да насе́кли Олёши-ти ж... до́ красна.

Приежал-то Олёша в крашон Киев град,

Говорил-то Опраксеи-то Королевичьни:

120 «Они не́ отдали калики мне чяши золотой,

Да насекли мне ж...-ту они до́ красна».

Посылат она Добрынюшку Микитиця.

А настыг-то Добрынюшка на чисто́м поли.

Да на это Добрынюшка оче́сьлив был;

125 Ише сам говорил-то таковы речи:

«Уж вы сорок калик-то да со каликою!

Не попала ли вам чяша-та красна золота,

Ис которой Владимёр на приезди пьёт?»

Становилисе калики-ти во единой круг,

130 Во единой круг калики-ти на зелёной луг;

Они стали смотьрить во своих суночьках

Да нашли-то ведь чяшу как ведь зо́лоту

У прекрасного нашли-то да подъата́манья

Ише на́ имя Михайлушка Михайло́вичя.

135 Они отдали чяшу-ту красна золота

Молодыя Добрынюшки Микитичя.

Они стали судить Михайлушка своим судо́м:

Ише ясны-ти очи тянули косичеми,

Да ретиво-то сердечюшко промежу́ плечи,

140 А жогли́ они селитру на белы́х грудях,

Да отсекли у ёго-то да буйну голову,

Розьметали ёго тело-то по чисту́ полю,

Ише сами пошли-то во чисто́ полё.

Обвернулисе назад они, —

145 Да бежит-то Михайлушко Михайло́вич-от.

Ише зачели судить они по второй након:

Ясны-ти очи тянули косичеми,

Да речистой-от язык тянули те́менём,

Да ретивое сердечюшко промежу́ плечи,

150 А жогли они селитру на белы́х грудях,

Да отсекли втипо́р да буйну голову,

Ише тело розьметали-то по чисту́ полю,

Ише сами пошли поперёд-то по чисту полю.

Овернулисе назад они, —

155 Да бежит-то Михайлушко Михайло́вичь-от.

Ише сам он говорил им таковы речи:

«Уж ты вой еси, дружиночька, соро́к калик!

Вы напрасно меня-то как наказываите:

Я ночёвал-то у Опраксеи Королевичьни;

160 Увела-то она во свою спальницю,

Да валила меня на свою кроваточьку

Да сама говорила таковы речи:

„Уж ты вой еси, прекрасно ты подата́маньё!

Сотворим мы с тобой любовь сердечьнюю“.

165 А не согласилсэ я с ней сотворить любовь сердечьнюю,

Росказал свою заповедь великую,

Понесла она миня на сёрточьку,

Положила мне-ка чяшу во суночьку».

Да прошшалась с им дружиночка хоробрая,

170 Шьто «напрасно наказали мы два раза;

Мы не знали тоёго дела великаго».

Как отправились калики в Еруса́лим-град;

Они Господу Богу-ту помолилисе,

Во Ёрдани в реки́-ти да окупалисе,

175 Ко Господьнёму гробу-ту приложилисе.

106. ИВАН ГРОЗНЫЙ

Да к цёму де приутихло-то морё синёё,

Да к цёму де приуныли круты бережка,

Почёму де призасохли рецьки быстрыя,

Почёму не побежали ручьи мелкия? —

5 Потому де приутихло-то морё синёё,

Потому де приуныли-ты круты бережка,

Да потому не побежали ручьи мелкия,

Как представляитце цяриця-та благоверная;

Да сама-то царю она наказыват:

10 «Ты Грозён ты ведь царь Иван Васильёвиць!

Ты не будь-то грозён да до солдатушок,

А не будь ты ведь строг до малых деточёк.

Я ишше́-то накажу тибе наказ великия,

Я велик-от те наказ накажу, немалыя:

15 Не бери-тко-се ты замуж Марьи Берблю́ковны, —

А не будёт тебе Марьюшка молода жона,

Уж как будёт тебе Марьюшка зьмея лютая».

А представилась цариця-та благоверная.

Ише со́брал тут царь-от пир наве́сели;

20 Ише сам говорил-то да таковы реци:

«Уж я вывёл-то изменушку из Киева;

Привезу я ведь правдушку из чиста́ поля».[426]

Ише было у царя-то да цядо милоё,

Ише мило-то ведь чядышко одина́коё

25 Ише на́ имя Васильюшко Ивановиць;

Ише о́т роду