потом они пришли за советом к мудрецу, сидевшему в бочке, и тот начал им задавать риторические вопросы: «Или, может, вам нечего есть, / Или мало друг дружку побили?».

Выделенный курсивом мотив уже встречался в «Песне мужиков из спектакля “Пугачев”» (1967): «Друг дружку бьют, / Калечат, жгут»; а также в «Песне-сказке про нечисть» (1966) и в «Песенке про Козла отпущения» (1973): «Билась нечисть грудью в груди», «Пока хищники меж собой дрались…», — да и в «Плясовой» (1969) Галича «бьют по рылу палачи палачей» (а в «Песне о хоккеистах» Высоцкого высказывалось пожелание «профессионалам»: «Пускай разбивают друг другу носы»).

Кроме того, «три великих глупца» спорили до мордобоя и ни о чем не договорились: «Но не приняли это в расчет / Да еще надавали по роже <…> Долго спорили — дни, месяца, / Но у всех аргументы убоги, / И пошли три великих глупца / Глупым шагом по глупой дороге», — и точно так же будут вести себя представители власти в стихотворении «Много во мне маминого…» (1978): «Собралась, умывшись чисто, / Во поле элита: / Думали, как выйти из то- / Го палеолита. / Под кустами ириса / Все попередралисъ — / Не договорилися, / А так и разбрелись» (АР-8-130).

В черновиках стихотворения «Про глупцов» визит к мудрецу описывается следующим образом: «И глупцы подступили к нему» (АР-7-198). Именно так действовали власти по отношению к самому поэту: «Подступают, надеются, ждут, / Что оступишься — проговоришься» («Копошатся — а мне невдомек…», 1975). Вот еще некоторые сходства между этими произведениями: «Копошатся — а мне невдомек: / Кто, зачем, по какому указу?» = «Молвил он подступившим к нему: / Дескать, знаю, зачем, кто такие, — / Одно только я не пойму: / Для чего этого вам, дорогие?».

А заключительный совет мудреца: «Стоит только не спорить о том, / Кто главней, — уживетесь отлично. / Покуражьтесь еще, а потом, / Так и быть, приходите вторично», — очень глупцам не понравился: «Удаляясь, ворчали в сердцах: / “Стар мудрец, никакого сомненья! / Мир стоит на великих глупцах, — / Зря не выказал старый почтенья”». И в итоге мудреца ожидает скорый арест: «Потревожат вторично его — / Темной ночью попросят: “Вылазьте!”». Подобная же ситуация описывалась в песнях «Не уводите меня из Весны!» и «Мать моя — давай рыдать» (обе — 1962): «Оденься, — говорят, — и выходи!», «Открыли дверь и сонного подняли».

Что же касается финальных строк стихотворения «Про глупцов»: «В “одиночку” отправлен мудрец. / Хорошо ли ему в “одиночке”?», — то они повторяют реплику мореплавателя-одиночки: «Входишь в камеру, простите, в “одиночку”, / А она тебе совсем ничего» («Мореплаватель-одиночка», 1976; АР-10-134).

Теперь вернемся к песне «Лежит камень в степи…» и сопоставим ее концовку с ее же началом, где говорится о надписи на камне.

Если в отношении первых двух персонажей из действующей тройки предсказание осуществилось полностью: «Кто направо пойдет — ничего не найдет» —» «Он направо пошел <…> ничего не нашел»; «А кто прямо пойдет — / Никуда не придет» — «Напрямую пошел <…> никуда не добрел», — то в отношении третьего — дурака — предсказание осуществилось лишь наполовину: «Кто налево пойдет — / Ничего не поймет» — «Ничего не понимал». Вторая же часть предсказания не сбылась: «И ни за грош пропадет» — «И не сгинул, и не пропал». В чем же здесь дело?

В июне 1976 года, во время концерта для старателей иркутской артели «Лена», Высоцкий бросил такую фразу: «В СССР дураку жить легче…»[1125]. Поэтому в его песне дурак и «пошел без опаски налево». А другие на этом пути «ни за грош пропадут»: «Если продан ты кому-то / С потрохами ни за грош» /5; 12/, «По причине попадали, без причины ли, / Только всех их и видали: словно сгинули» /1; 257/, - в отличие от дурака, который «и не сгинул, и не пропал». А у Высоцкого постоянно высказывается пожелание врагам «сгинуть»: «Так умри ты, сгинь, Кащей!» /2; 33/, «Ох, да пропадайте, пропадайте, пропадайте, / сгиньте пропадом совсем!» /5; 625/, «Чтоб вы сдохли с перепою, чтоб вы сгинули!» (АР-1-10).

И, наконец, рассмотрим стихотворение «Эврика! Ура! Известно точно…» (1971), в котором вновь в негативном контексте появляется имя «Мария» (как своеобразный аналог «Мэри Энн»): «Эврика! Ура! Известно точно / То, что мы — потомки марсиан. / Правда, это Дарвину пощечина: / Он большой сторонник обезьян. / По теории его выходило, / Что прямой наш потомок — горилла!» /3; 479/ (перед нами — очевидный случай так называемой авторской глухоты, поскольку, согласно теории Дарвина, горилла является предком человека; возможно, объясняется это ориентацией Высоцкого на стихотворение Маяковского «Гимн ученому», 1915: «Он знает отлично написанное у Дарвина, / что мы — лишь потомки обезьяньи»).

Лирический герой почти слово в слово повторяет реплику героя-рассказчика повести «Дельфины и психи» (1968): «А мы? Откуда мы? А мы — марсиане, конечно, и нечего строить робкие гипотезы и исподтишка подъелдыкивать Дарвина» /6; 36/.

А дальше начинается весьма странный, на первый взгляд, сюжет: «Мне соседка Мария Исаковна, / У которой с дворником роман, / Говорила: “Все мы одинаковы! / Все произошли от обезьян”. / И приятно ей, и радостно было, / Что у всех у нас потомок — горилла! / Мстила мне за что-то эта склочница: / Выключала свет, ломала кран… / Ради бога, пусть, коль ей так хочется, / Думает, что все — от обезьян. / Правда! Взглянешь на нее — выходило, / Что прямой наш потомок — горилла!». Однако расшифровывается все это довольно просто: советская пропаганда постоянно твердила, что человек произошел от обезьяны, и одновременно с этим советская власть отравляла Высоцкому жизнь. Обе эти «функции» и возложены на соседку героя, которая убеждала его, что «все мы одинаковы, все произошли от обезьян»[1126] [1127] [1128], и «выключала свет, ломала кран», фактически выступая в роли злого управдома (аналогичные методы использовали враги лирического героя в «Песне автомобилиста»: «Морским узлом завязана антенна — / То был намек: с тобою будет так! <.. > Вонзали шило в шины, как кинжал»). А в «Песне командировочного» (1968) герой сетовал: «Дежурная по этажу / Грозилась мне на днях. / В гостиницу вхожу / Бесшумно — на руках» /2; 119/. Обе эти женщины хотят избавиться от лирического героя, сделав его жизнь невыносимой920.

Такая же картина наблюдается в стихотворении «С общей суммой шестьсот пятьдесят