Лечу в настроены! питейном» = «Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут». А раз планета Тау-Кита олицетворяет собой Советский Союз, то логичной выглядит и перекличка с песней «Маски» (1970), где лирический герой оказался на маскараде «величиной во всю страну»: «На Тау-Кита / Чегой-то не так» = «Я понимаю: что-то здесь не так» (АР-9-89). Этот же мотив возникает еще в одной песне: «Убеждать и доказывать с пеной у рта, / Что не то это вовсе, не тот и не та!» /5; 189/.

А что касается внешнего сюжета «Песни про Тау-Кита», то он восходит к песне «О китайской проблеме» (1965): «Эти китайцы за несколько лет / Землю лишат атмосферы» = «Я к Тау-Кита этой самой лечу <…> Тут нет атмосферы, тут душно»; «Я всю неделю, как пьяный вставал» (ранняя редакция /1; 456/) = «Лечу в настроены! питейном» (кстати, конструкция в настроеньи питейном встречалась и в первой песне: «Сон с пробужденьем кошмарным», — так же как и глагол «лечу»: «Вскорости мы на Луну полетим»); «Что, если сон будет в руку?!» /1; 456/ = «Что, если и там почкованье?!». И в обоих случаях говорится о демографических проблемах, причем одинаково характеризуются основоположники учений: «Я не за Мальтуса — бяка он был, / Тоже мне — выдумал штуку!» /1; 456/ = «Не хочем с мужчинами знаться, / А будем теперь почковаться. <…> Земля ведь ушла лет на триста вперед / По гнусной теорьи Эйнштейна» (согласно теории Томаса Мальтуса, неконтролируемый рост народонаселения приведет к голоду на Земле).

Кроме того, в «Песне про Тау-Кита» очевидна отсылка к китайской «культурной революции», бушевавшей в середине 1960-х годов: «Там тау-китайская братия / Свихнулась, по нашим понятиям». Упоминается она и в других произведениях: «Вместо статуй будут урны / Революции культурной» («Возле города Пекина…», 196693'), «Во всем этом хаосе, среди всей этой культурной революции…», «Летом были скач-ки932 и культурные революции» («Дельфины и психи», 1968), «Теория “великого скачка” / В Тюмени подтвержденье получила» («Революция в Тюмени», 1972).

Однако еще с 1920-х годов советская печать начала твердить о «культурной революции» в СССР, что, естественно, не могло пройти мимо Высоцкого9зз. А «великим скачком» советская пропаганда впервые окрестила «реконструктивный период» в СССР (конец 1929 года).

Так что, обличая «культурную революцию» в Китае, Высоцкий по сути говорил о революции в Советской России. Впрямую он это сделать, конечно, не мог, но прикрываясь китайским сюжетом — почему бы и нет? Ведь все и так поймут, о чем идет речь: в обеих странах господствовал коммунистический тоталитарный режим; и там, и там «изрубили эти детки очень многих на котлетки». Поэтому поставленный в 1973 году к юбилею А.Н. Островского спектакль «Бенефис» был запрещен цензурой из-за следующей фразы: «Оглянусь я на нашу сторону — ну тот же самый Китай!»[1141] [1142] [1143] [1144] [1145]. Позднее такая же ситуация повторилась еще с одним спектаклем, о чем рассказал директор Театра на Таганке Николай Дупак: «Любимов поставил очень острый спектакль по Брехту “Турандот, или Конгресс обелителей”. Действие происходит в Китае, но оно про нас»935 Для этого спектакля Высоцкий написал «Песню Гогера-Могера», в которой вновь использовал китайский сюжет как ширму для обличения советского строя: «На нашу власть то плачу я, то ржу: / Что может дать она? По носу даст вам!»,

— и далее устами главного героя высказывает желание стать во главе страны: «Доверьте мне — я поруковожу / Запутавшимся нашим государством!», — как и позднее в черновиках «Лекции о международном положении» (1979): «Я сел бы в паланкин, / И сам

— в Пекин!» (С4Т-3-278).

Причем уже самый первый спектакль Юрия Любимова — «Добрый человек из Сезуана» (1964), также по пьесе Брехта, — формально был посвящен китайской теме. Как говорит Лев Делюсин (с 1959 по 1965 год — консультант отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран): «Китайская тема здесь ни причем. Ведь спектакль был по существу посвящен советской теме. Просто понравился сам спектакль “Добрый человек…”, который Любимов еще до появления Театра на Таганке как такового ставил на сцене Дома литераторов»936 Да и самую последнюю свою задумку — спектакль по пьесе Брехта «Махагония» — Высоцкий вместе с режиссером Лесем Танюком тоже планировал прикрыть китайской ширмой: «Над поселком вывешивают красный флаг. В случае чего готовы были

— для цензуры — кивать на Китай»937.

Поэтому логично предположить, что под прикрытием критики режима Мао Цзедуна в произведениях Высоцкого на самом деле идет речь о советской власти. Скажем, действия хунвейбинов из песни «Возле города Пекина…» совершенно неотличимы от поведения вепря в аллегорической «Сказке про дикого вепря» (обе -1966)938 «Изрубили эти детки / Очень многих на котлетки» = «Съел уже почти всех женщин и кур»; «Возле города Пекина / Ходят-бродят хунвейбины» = «И возле самого дворца ошивался / Этот самый то ли бык, то ли тур»; а также — от поведения нечисти в «Песне Соловья-разбойника и его дружков» (1974): «Изрубили эти детки / Очень многих на котлетки» = «На кустах костей навесим» (а в черновиках «Марша футбольной команды “Медведей”» сказано: «Приятен хруст ломаемых костей»; АР-6115); «Вот придумал им забаву…» = «Пакостных шутих нашутим, / Весело покуролесим»; «Ихний вождь товарищ Мао» = «Первый Соловей в округе»; «Вот немного посидели, / А теперь похулиганим = «Так зачем сидим мы сиднем, / Скуку да тоску наводим? / Ну-кася, ребята, выйдем, / Весело поколобродим!» (кроме того, призыв «Ну-кася, ребята, выйдем» имеет сходство с «Песенкой про жену Мао Цзедуна»: «А ну-ка, встань, Цин Дзянь, / А ну, талмуд достань, — / Уже трепещут мужнины враги»).

То же самое относится к «гау-китянам»: «Уж очень они хулиганят». - поскольку для них также характерны «пакостные шутихи»: «И юмор у них — безобразный».

Рассмотрим в таком контексте сюжет этой песни: «На Тау-Ките / Живут в красоте, / Живут, между прочим, по-разному / Товарищи наши по разуму». Сразу же возникает аналогия с «Балладой о манекенах» (1973): «…Хоть нам подобные они, / Но не живут подобно нам. / Твой нос расплюснут на стекле, / Глазеешь — и ломит в затылке… / А там сидят они в тепле / И скалят зубы в ухмылке».

В обоих случаях подчеркивается обособленность тау-китян и манекенов и их отдаленность от народа. Причем в черновиках «Баллады о манекенах» встречается усиление этого мотива: «Живут, как в башнях из брони, / В воздушных тюлях и