Я притормозила. Сказать правду? Ни за что, Куприн обидится,в кои-то веки он остался дома в воскресенье, а жена удирает.

– ..Э…э, понимаешь, только что позвонили из издательства, ясовершенно забыла! У меня сегодня встреча в книжном магазине, буду раздаватьавтографы.

– Погоди, я с тобой, – оживился Олег и пошел в спальню.

Проклиная себя за глупость: нет бы сказать, что уЧердынцевой собралась рожать кошка и меня зовут в акушерки, я схватила свешалки сумочку и была такова.

Уже садясь в «Жигули»., я услышала писк мобильного:

– Немедленно отвечай: куда поехала? – сердито спросил Олег.

– К Насте Чердынцевой, – ответила я сущую правду, – у неечто-то случилось.

– Лучше вернись домой, – сухо велел Олег.

– Это почему? – обозлилась я и включила зажигание.

– Потому что ничего хорошего из этой поездки не выйдет, –вздохнул Куприн, – все, что связано с Чердынцевой, заканчивается головнойболью.

Я швырнула мобильный на заднее сиденье и попыталась поборотьзлость. Ну почему большинство мужчин считают, что жена их раба, призваннаябезропотно вести домашнее хозяйство и выслушивать их поучения? И потом, если тытакой умный, то почему столь бедный? Между прочим, я, глупая, не умеющая писатьдаже криминальные романы писательница, зарабатываю намного больше Олега.Хватит, мне сегодня уже надоело быть объектом воспитания, да назло мужуотправлюсь к Настене!

Когда-то мы с ней жили в одном дворе, вместе играли вклассики и ходили в школу. Среди наших соседей по хрущевке практически невстречалось трезвенников. Если честно, на пять подъездов была только одна бабаЛида, не глушившая водку по каждому поводу, да и то праведный образ жизнистаруха вела вынужденно, после того, как ей сделали тяжелую операцию, оттяпалипочти весь желудок. По вечерам Лида выползала во двор и, оглядев баб спортвейном и мужиков с «беленькой», принималась охать:

– Наказал же меня господь! Все люди, как люди, отдыхаютсебе, а я, горемычная, дура дурой сижу. И за что мне такое горе?

Но даже в нашем вечно пьяном дворе у людей случались трезвыепериоды. Во всяком случае, жители пятиэтажки пытались худо-бедно работать, авот родители Настены «квасили» всегда, не задумываясь над тем, где взять денегна буханку черного хлеба и пакет кефира для детей.

Сколько у Настены было братьев и сестер, я не знаю. Ее мать,худая, страшная тетка с черными пеньками зубов во рту периодически отращивалаогромный живот. Затем в семье появлялся слабо пищащий младенец, ну а потом,очень скоро, выносили маленький гроб. Из всех детей Чердынцевых выжила однаНастя, и то потому, что уже в два года удирала от родителей к соседям. Можносказать, что Настена была дочерью двора. Кто-то из соседей давал ей обед,кто-то ужин, кто-то дарил ботиночки, из которых выросли собственные дети.

Сами понимаете, что училась Настена из рук вон плохо.Кое-как она дотянула до восьмого класса и была отправлена в ПТУ. Ей предложилина выбор две специальности: штукатура или парикмахера. Чердынцева не колеблясьрешила учиться на цирюльницу. Ей было все равно, душа не лежала ни к однойпрофессии, но штукатур бегает зимой и летом по стройке, весь перепачканныйраствором, а парикмахерша работает в теплом помещении возле раковины, надкоторой теснятся флаконы с приятно пахнущими шампунями.

Училась Настя кое-как, но азы профессии освоила и получиладиплом. Чердынцеву, последнюю ученицу в группе, распределили в крохотнуюпарикмахерскую на железнодорожной станции Переделкино, это двадцать минут ездыот Киевского вокзала. Одно кресло, одна сушка и одна оббитая раковина. ЗдесьНастене надо было отработать пару лет по распределению, а потом либо катитьсяна все четыре стороны, либо гнить тут до пенсии.

Контингент к ней ходил вполне определенный – бабы, желавшиесделать «мелкую» химию, мужики, просившие: «Ты, доченька, меня под полубоксобработай», и дети, которым нужно подровнять челки.

Самые большие чаевые, которые получала Чердынцева,исчислялись гривенником. В общем, до 1988 года жизнь Настены отнюдь не сверкалаяркими красками, и сказать о ней хорошего было нечего, кроме одного: она непила, не брала в рот никакого алкоголя, никогда. Зато она курила, ругаласьматом и считала, что постель – еще не повод для знакомства.

Многие люди, достигнув больших высот, не способны вспомнить:каким же образом они начали восхождение к вершине, что их подтолкнуло направильную дорогу? Настена же могла назвать точное число, когда она внезапновыбралась из сточной канавы и устремилась по хорошо освещенному шоссе к славе иблагополучию.

Седьмого июня 1988 года в ее убогую парикмахерскую влетеламолодая девушка, с виду не старше самой Настены, плюхнулась в кресло и взвыла:

– Дам сколько хочешь, только сделай что-нибудь!

Чердынцева оглядела посетительницу. Та была явно не изместных: стройная, шикарно одетая, осыпанная брюликами и облитая французскойпарфюмерией. Впрочем, за переездом располагался поселок писателей, но оттудаклиенты к Настене никогда не приходили, у детей и жен литераторов имелись своимастера, у них не было необходимости причесываться в пристанционнойпарикмахерской за две копейки.

– А что делать? – осторожно спросила Настя.

Девица мотнула густой белокурой гривой:

– Не видишь? Чмо!

Настя уставилась на густые волосы, явно причесанные дорогимпарикмахером, и поняла суть проблемы. Девушка хотела сама сделать укладку,намотала прядь на щетку, а размотать не сумела и так, со щеткой, явилась к ней.

Примерно полчаса Настя под неумолчный визг девицы пыталасьосвободить ее волосы, а потом, потерпев неудачу, взяла ножницы и попростуотхватила спутанную прядь. Девица взвизгнула:

– С ума сошла! У меня сегодня концерт в «Метелице», как ябуду с такой головой петь?

– Сейчас, сейчас, – забормотала Настя, пытаясь исправитьоплошность, – секундочку.

Через тридцать минут девица стала похожа на кошмар. О рваныхчелках и градуированной прическе в те годы слыхом не слыхивали, певица едва неупала в обморок, увидав себя в зеркале.

Чуть не убив Чердынцеву и не заплатив ей ни копейки,эстрадная дива унеслась. Настя, тихо радовавшаяся, что ее не избили, подмелабелокурые волосы и приступила к очередной «мелкой» химии.

Представьте теперь ее изумление, когда на следующий день, врайоне полудня, певица влетела в убогую цирюльню, таща за собой двухдлинноволосых куколок.