ползали по раскалённой солнцем каменистой земле, останавливаясь, осматривались, высовывали трехгранные головы на морщинистых шеях, и мы ловили их, и приносили в дар чудаковатому старику. А он угощал нас, набегавшихся под жарким солнцем, вечно голодных, наваристым бульоном…

……………………………….

Мы — это Гириш, сын заводского конюха Гриша Саакян, его вечный спутник Костя и я, худой, прокопчённый горным ультрафиолетом, не отличить от местных.

Вооружённые рогатками, особыми своей почти горизонтально развёрнутой вилкой, на которой крепилась тугая резиновая, вырезанная из противогазной маски, тетива, самозабвенно охотились за всем, что имело несчастье казаться дичью.

Выходили за косогор над рабочим посёлком, где вокруг стогов сена, заготовленного на зиму, паслись поселковые куры.

Косте доставалось быть загонщиком. Он пугал глупых птиц, и те пускались в бесконечный бег вокруг стога. На полуметровой ступеньке вспархивали, и небольшое расстояние пролетали по воздуху. И спотыкались о каменные заряды.

Добычу относили за ближайший холм. Разводили костёр.

Неощипанную, со всеми потрохами, тушку обмазывали глиной, и закапывали под горячие угли непрогоревшего костерка. Вскоре через многочисленные трещины будущего яства начинал выделяться ароматный парок. М-м-м…

……………………

Задняя стена Дома выходила на каменистый склон невысокой горы. Белая осыпь упиралась в синеву, и время от времени по крутизне её пускался шелестеть ручеёк из живых осколков древних известняков. Здесь я проводил упоительные часы.

Популярную минералогию Ферсмана прочёл от корки до корки, и старательно испытывал на кусочке стекла добытые в двух шагах от дома образцы. И вёл дневник находок.

Однажды на обрывистом берегу Тер-Тер чай увидел в полуметре вниз от дороги маленькую друзу горного хрусталя. Прозрачные пирамидки растопыренными пальчиками возносились вверх от основания этого Чуда. Драгоценную добычу нёс домой на полураскрытой ладошке, не уставая любоваться идеальными обводами блистающих кристаллов.

…………………..

В Доме кроме папы жила семья Будаговых, Клавдия Васильевна, главный бухгалтер завода, и её муж дядя Ангел.

Комнату рядом с семейством главбуха занимал старик Янго. Грек. Поговаривали, что — ссыльный. Ещё один ссыльный — военврач Григорян — имел неосторожность неловко попасть в немецкий плен, сражаясь за неблагодарную родину.

………………………………..

Я подхватил тропическую малярию. Папа, как депутат райсовета, ездил по окрестным сёлам, и в этот злосчастный день взял меня с собой.

И среди янтарных шпалер медового кишмиша в совхозе-миллионере в селе Чайлу меня цапнул малярийный комар.

Болел тяжело, температура за сорок держалась по три дня, а потом наступал временный перерыв, и я выползал на крыльцо. На солнышко. Погреться.

Опальный военврач взялся за лечение: что-то колол, пичкал акрихином. Я пожелтел, ослабел, но в конце концов усилия ссыльного эскулапа завершились победой над грозной хворью.

Мой низкий поклон…

……………………………….

В углу столовой Дома на тумбочке — папин радиоприёмник. С латиницей списков принимаемых станций, и неизменным завыванием глушилок, сквозь которые слабо-слабо, но всё же пробивались крамольные заморские голоса.

— … в эфире Радио Свобода…

— … бурасы Анкара…

— … Немецкая волна…

И Дом затихал, и мы прислушивались к прорывающемуся сквозь искусственные помехи:

— … вы слушаете голос Америки…

Как быстро пролетало лето. На пороге осень, а значит подступало время школы. И мы уезжали из Мадагиса на долгие месяцы. В бакинскую квартиру на Второй Нагорной. И теперь будем видеться с папой в его редкие приезды.

А по утрам после завтрака — собираться в школу. Днём готовить уроки, а в оставшиеся часы выходить развеяться во двор.

И, конечно же, скучать по летним дням в Доме у дороги, по друзьям и добрым соседям, по рокочущему речитативу Тер-Тер чай

* Янго даи — дядя Янго (азерб.)

В БАКУ

— Как ты вырос…

Это бабушка Валя встречает меня. На столе — горячие пирожки:

— Кушай, кушай, никого не слушай…

И я выбираю самый большой.

Бабушка обнимает меня. Я трусь о неё головой. Какая она тёплая…

Сладкий чай с хрустящими на зубах, только-только со сковороды, пирожками. Ну, и набил же я пузо! Глаза слипаются…

Августовским вечером жарко, и раскладушка застелена на балконе. Непривычная без клёкота водопада тишина. Изредка — гулкий клаксон машины.

Утро. Яркое. Солнечное. И недоумение: где я?

Быстро выпиваю кружку чая и выхожу во двор.

Всё, как всегда. Словно и не было каникул, и мы не уезжали к папе в Мадагис. Те же самые Валерка с Сашей, мои одноклассники, Толик Бондарев.

Меня встречают испытующие взгляды. Особенно осторожничает Толян, мой вечный обидчик… Так, так… Интересно…

Сели на скамеечку. Рассказываю. Слушают внимательно. День проходит под добрым знаком обновлённого моего статуса.

А назавтра — в школу. И встреча с одноклассниками. Интересно, интересно…

Вторая Нагорная, Третья, Четвёртая… По правому тротуару вытянулась вереница одинаковых коричневых платьев и белых по случаю начала учебного года фартуков; а по левому — разномастно одетые мальчишки. Потоки текут параллельно, нигде не пересекаясь: девочки в тридцать шестую женскую школу, а мы — в сорок седьмую мужскую.

Впереди осень, зима и весна мучений наших…

………………………….

Вот и школа. Куча мала на линейке.

Ко мне, приплясывая в предвкушении неземного счастья безответно поиздеваться над слабаком, приближается главный вражина — Эдик. По привычке робею, но стараюсь не показывать вида.

А Эдик, чем ближе, тем всё более съёживается его кураж. Останавливается, не доходя. Облегчённо вздыхаю.

Какие же в нашем классе парты маленькие…

……………………………

На большой перемене угрожающе нарисовался Алик. Забияка и драчун:

— Ты мой раб?

И ждёт ответа, но вид непривычный, и смотрит не сверху вниз, как раньше.

Класс выжидает.

— Ну?! — надвинулся Алик.

Опасно надвинулся… Слишком близко…

И я, ещё не созрев бить по лицу, просто оттолкнул нахала, но с непривычки не рассчитал силы. И мой обидчик грохнулся на пол…

Лежит. Моргает: что же это случилось-то со мной?

Класс замер.

Я подошёл к поверженному. Протянул руку.

На следующий день меня выбрали в школьный Учком

А ДВА ГОДА НАЗАД…

УРОК КОНСТИТУЦИИ

Я чуток припозднился, и застал звонок на подходе к дверям класса.

Шла перекличка. Что-то бормотал контуженный Аркаша, поякивали голоса учеников.

Робко, тихо-тихо то ли постучал, то ли поскрёбся в дверь, начал я просовываться в тайной надежде, что всё как-нибудь устроится.

Аркадий Артёмович, кудрявый брюнет, гроза лентяев, уставился на нарушителя. Его стеклянный глаз блеснул на побагровевшем лице:

— А-а-а! Сейчас я!

Дверь захлопнулась под ударом ноги, нос мой, онемевший сначала, ожил болью. Потекла кровь. Я смазал ладошкой липкие потёки и, осмелев, распахнул дверь…

Вообще-то в нашей школе рукоприкладство как воспитательная мера цвело пышным цветом. И указка с линейкой далеко не всегда дружили эксклюзивно