Соньер зажмурился, страх и сожаление терзали его.

Щелчок холостого выстрела эхом разнесся по коридору.

Соньер открыл глаза.

Альбинос с насмешливым недоумением разглядывал свое оружие.Хотел было перезарядить его, затем, видно, передумал, с ухмылкой указал наживот Соньера:

– Я свою работу сделал.

Куратор опустил глаза и увидел на белой льняной рубашкедырочку от пули. Она была обрамлена красным кольцом крови и находиласьнесколькими дюймами ниже грудины. Желудок! Жестокий промах: пуля угодила не всердце, а в живот. Куратор был ветераном войны в Алжире и видел немаломучительных смертей. Еще минут пятнадцать он проживет, а кислоты из желудка,просачиваясь в грудную полость, будут медленно отравлять его.

– Боль, она, знаете ли, на пользу, месье, – сказалальбинос. И ушел.

Оставшись один, Жак Соньер взглянул на железную решетку. Онбыл в ловушке, двери не откроют еще минут двадцать. А ко времени, когдакто-нибудь подоспеет на помощь, он будет уже мертв. Но не собственная смертьстрашила его в данный момент.

Я должен передать тайну.

Пытаясь подняться на ноги, он видел перед собой лица трехсвоих убитых братьев. Вспомнил о поколениях других братьев, о миссии, которуюони выполняли, бережно передавая тайну потомкам.

Неразрывная цепь знаний.

И вот теперь, несмотря на все меры предосторожности…несмотря на все ухищрения, он, Жак Соньер, остался единственным звеном этойцепи, единственным хранителем тайны.

Весь дрожа, он наконец поднялся.

Я должен найти какой-то способ… Он был заперт в Большойгалерее, и на свете существовал лишь один человек, которому можно было передатьфакел знаний. Соньер разглядывал стены своей роскошной темницы. Их украшалаколлекция знаменитых на весь мир полотен, казалось, они смотрят на него сверхувниз, улыбаясь, как старые друзья.

Поморщившись от боли, он призвал на помощь все свои силы исноровку. Задача, предстоявшая ему, потребует сосредоточенности и отнимет всеотпущенные ему секунды жизни до последней.

Роберт Лэнгдон проснулся не сразу.

Где-то в темноте звонил телефон. Вот только звонок звучалнепривычно резко, пронзительно. Пошарив на тумбочке, он включил лампу-ночник.И, щурясь, разглядывал обстановку: обитая бархатом спальня в стиле Ренессанса,мебель времен Людовика XVI, стены с фресками ручной работы, огромная кроватькрасного дерева под балдахином. Где я, черт побери?

На спинке кресла висел жаккардовый халат с монограммой:«ОТЕЛЬ „РИТЦ“, ПАРИЖ».

Туман в голове начал постепенно рассеиваться. Лэнгдон поднялтрубку:

– Алло?

– Месье Лэнгдон? – раздался мужской голос. –Надеюсь, я вас не разбудил?

Щурясь, Лэнгдон посмотрел на настольные часы. Они показывали12.32 ночи. Он проспал всего час и был еле живым от усталости.

– Это портье, месье. Извините за беспокойство, но к вампосетитель. Говорит, что у него срочное дело.

Лэнгдон все еще плохо соображал. Посетитель? Взгляд упал наизмятый листок бумаги на тумбочке. То была небольшая афишка.

АМЕРИКАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ПАРИЖА

имеет честь пригласить

на встречу с Робертом Лэнгдоном,

профессором религиозной символики

Гарвардского университета

Лэнгдон тихонько застонал. Вечерняя лекция сопровождаласьдемонстрацией слайдов: языческий символизм, нашедший отражение в каменнойкладке собора в Шартре, – и консервативной профессуре она навернякапришлась не по вкусу. А может, самые религиозные ученые даже попросят его вон ипосадят на первый же рейс до Америки.

– Извините, – ответил Лэнгдон, – но я очень устали…

– Mais, monsieur[3], – продолжалнастаивать портье, понизив голос до интимного шепота. – Ваш гость – весьмавлиятельная персона.

Лэнгдон ничуть не сомневался в этом. Книги по религиознойживописи и культовой символике сделали его своего рода знаменитостью в миреискусств, только со знаком минус. А в прошлом году скандальная слава Лэнгдоналишь приумножилась благодаря его участию в довольно двусмысленном инциденте вВатикане, который широко освещался прессой. И с тех пор его просто одолевалиразного рода непризнанные историки и дилетанты от искусства, так и валилитолпой.

– Будьте добры, – Лэнгдон изо всех сил старалсяговорить вежливо, – запишите имя и адрес этого человека. И скажите, что япостараюсь позвонить ему в четверг, перед отъездом из Парижа. О'кей?Спасибо! – И он повесил трубку прежде, чем портье успел что-либовозразить.

Он сел в кровати и, хмурясь, уставился на лежавший настолике ежедневник для гостей отеля, на обложке которого красовалась казавшаясятеперь издевательской надпись: «СПИТЕ КАК МЛАДЕНЕЦ В ГОРОДЕ ОГНЕЙ, СЛАДКАЯДРЕМА В ОТЕЛЕ „РИТЦ“, ПАРИЖ». Он отвернулся и устало взглянул в высокое зеркалона стене. Мужчина, отразившийся там, был почти незнакомцем. Встрепанный,усталый.

Тебе нужно как следует отдохнуть, Роберт.

Особенно тяжелым выдался последний год, и это отразилось навнешности. Обычно такие живые синие глаза потускнели и смотрели уныло. Скулы иподбородок с ямочкой затеняла щетина. Волосы на висках серебрились сединой, малотого, седые волоски проблескивали и в густой черной шевелюре. И хотя всеколлеги женского пола уверяли, что седина страшно ему идет, подчеркивает ученыйвид, сам он был вовсе не в восторге.

Видели бы меня сейчас в «Бостон мэгазин»!

В прошлом месяце, к изумлению и некоторой растерянностиЛэнгдона, журнал «Бостон мэгазин» включил его в список десяти самых«интригующих» людей города – сомнительная честь, поскольку это стало предметомпостоянных насмешек со стороны коллег по Гарварду. И вот сейчас в трех тысячахмиль от дома оказанная ему журналом честь обернулась кошмаром, преследовавшимего даже на лекции в Парижском университете.

– Дамы и господа, – объявила ведущая на весь биткомнабитый зал под названием «Павильон дофина», – наш сегодняшний гость ненуждается в представлении. Он – автор множества книг, в их числе: «Символикатайных сект», «Искусство интеллектуалов: утраченный язык идеограмм». И если яскажу, что именно из-под его пера вышла «Религиозная иконология», то не откроювам большой тайны. Для многих из вас его книги стали учебниками.

Студенты энергично закивали в знак согласия.