толпясь вокруг гор мусора и выброшенной техники. Продолжается это недолго. Рассредоточившись, стража разгоняет толпу, а потом смутьяны или попадают на неопределенный срок в дворцовые застенки, или врассыпную удирают по лабиринтам узких улочек.

– Занятно, – говорит Август. – Не припомню, когда в последний раз накануне игр никто не пытался поднять мятеж.

Еще несколько шагов – и ребенок с мячом окажется прямо под ними. Не глядя по сторонам, эта девочка ведет мяч, лавируя между торговцами и покупателями, и топает поношенными башмаками по неровной земле.

– В этом году игры должны завершиться быстро – глазом моргнуть не успеешь. Желающих тянуть жребий почти не нашлось.

«Почти» Галипэя означает, что таковых нашлись сотни вместо обычных тысяч. Раньше, в те времена, когда два короля выплачивали из своей казны щедрый приз, игры были гораздо более значительным событием. Начало им положил отец Каса во время своего правления, и то, что зародилось как бой один на один не на жизнь, а на смерть, в конце концов превратилось в состязание с множеством участников, выплескивающееся далеко за пределы колизея: ареной для побоищ служил весь Сань-Эр. Когда-то смотреть, как искусные бойцы рвут друг друга в клочья на арене, было просто развлечением, чем-то далеким от обычных граждан. Теперь же игры – захватывающее зрелище, в котором может принять участие каждый, находка для королевства, кипящего на медленном огне всеобщего недовольства. «Не беспокойтесь, если ваши дети падают замертво, потому что из-за голода от них осталась одна пустая оболочка, – заявляет король Каса. – Не беспокойтесь о том, что ваши старики вынуждены спать в клетках, потому что другого жилья больше нет, или что мерцающая неоновая вывеска стрип-клуба в переулке напротив ночь за ночью не дает вам уснуть. Впишите свое имя в лотерею, убейте всего восемьдесят семь своих сограждан – и будете вознаграждены богатствами, превосходящими ваши самые смелые мечты».

– Значит, список составил он? – спрашивает Август. – Из всех восьмидесяти восьми везучих участников?

«Восемьдесят восемь – число удачи и процветания! – гласят рекламные плакаты игр. – Вы просто обязаны зарегистрироваться до того, как истечет срок, в течение которого у вас еще есть шанс войти в число наших высокочтимых участников состязания!»

– Его величество невероятно горд собой. С именами он разобрался за рекордно короткое время.

Август фыркает. Каса управился так быстро не из-за своей работоспособности. С тех пор как два года назад Август предложил ввести регистрационный взнос, время жеребьевки заметно сократилось. Казалось бы, с ухудшением условий в нынешние времена желающих бросить жребий в надежде на победу должно прибавиться, но жители Сань-Эра все сильнее опасаются, что игры – сплошное мошенничество и что победителя обманом лишат щедрого приза точно так же, как города-близнецы постоянно лишают их любых наград. И они недалеки от истины. Ведь и в этом году Август намудрил с жеребьевкой, чтобы внести в список одно имя.

Поморщившись, он отступает на шаг от балконных перил и старается расслабить шею, сбросить напряжение. Всего на два особых дня в году колизей, раскинувшийся перед его глазами, расчищают и вновь превращают в арену, для чего он и был когда-то построен. Но сегодня он все еще базарная площадь. Тесный, скученный мирок торговцев с едой, брызжущей маслом, мастеров по металлу, лязгающих лезвиями, и техников, занятых починкой громоздких компьютеров для перепродажи. Этими последними в Сань-Эре пользуются до самого последнего издыхания. Иначе не выжить.

– Август.

К его локтю прикоснулись. Удостоив Галипэя взглядом, Август смотрит в его серебристо-стальные глаза. В том, как Галипэй назвал принца по имени, без титула и звания, слышится предостережение. Август не принимает его к сведению, только усмехается. Эта быстрая дрожь губ почти не меняет выражения лица, но Галипэй осекается, застигнутый врасплох откликом, который видит от собеседника нечасто.

Август в точности знает, что делает. На краткий миг переключив внимание Галипэя, он решается на следующий шаг:

– Забери мое тело с балкона.

Галипэй открывает рот, чтобы возразить. От мгновенной растерянности он оправляется быстро:

– Может, все-таки бросишь скакать как…

Но Августа уже нет рядом: он впился взглядом в ребенка, рывком вбросился в него и сразу же открыл свои новые глаза. Ему приходится адаптироваться к изменению роста, на миг он теряет равновесие, а люди вокруг него вздрагивают от неожиданности. Они понимают, что произошло: вспышку при перескоке ни с чем не спутаешь, светящаяся дуга обозначает переход из прежнего тела в новое. Дворец уже давно объявил перескоки вне закона, однако увидеть их до сих пор можно не реже, чем то, как нищий утаскивает рисовую лепешку с прилавка, оставленного без присмотра. Цивилы, то есть простые граждане, уже научились отводить взгляды, особенно замечая вспышки рядом с дворцом.

Они просто не ожидали, что перескок совершит не кто иной, как кронпринц.

Август смотрит в сторону дворца. Его родное тело камнем валится на руки Галипэя, войдя в состояние стаза. Без энергии ци, присущей человеку, тело – не более чем пустой сосуд. Но сосуд, принадлежащий наследнику престола, – предмет баснословной ценности, и Галипэй, встретившись взглядом с черными как смоль глазами Августа на лице девчушки, одними губами шепчет угрозу придушить и его.

А между тем Август уже направляется в другую сторону, не оставив Галипэю выбора, кроме как яростно охранять тело, доставшееся ему, Августу, при рождении, не подпуская к нему никого даже на десять шагов и пресекая любые попытки вселения. У Августа сильная ци, и если его тело подвергнется сдваиванию, он с легкостью отнимет управление у незваного гостя: либо вынудит его найти другое вместилище, либо подчинит себе, заставив признать поражение. Когда дело доходит до сдваивания в чужих телах, в городах-близнецах не найдется ни единого сосуда, в который Август не смог бы вселиться, лишь бы этот сосуд был достигшим совершеннолетия, двенадцати или тринадцати лет, типичного возраста проявления генетически унаследованной способности к перескоку.

Повод для беспокойства – не столько то, что кто-нибудь может воспользоваться покинутым телом ради удовольствия или власти: со смутьянов станется вселиться в него, чтобы уничтожить в знак протеста, сбросившись с высоты здания до того, как принц успеет совершить обратный перескок.

Едва не столкнувшись с кем-то, Август вздрагивает и принимается лавировать в поисках наименее людного пути через базар. К внезапному обострению чувствительности всякий раз приходится привыкать: шум кажется более громким, цвета – особенно яркими. Наверное, в своем родном теле, то есть доставшемся при рождении, он слишком притупляет все чувства, и нормальными считаются как раз вот эти, обостренные. Чистильщик обуви отрывисто окликает его из-за прилавка и протягивает несколько монет, и Август просто