Сообщение из Северо-восточной больницы. И это далеко не первое предупреждение, которое ему прислали.

Его рука вдруг тяжелеет, как каменная, пока он отстегивает пейджер и крепко сжимает в кулаке. Неделя. Вполне достаточно, чтобы Антон собрал средства для человека, которого спасает. В Сань-Эре за неделю может пройти несколько жизней.

И все же ему стоит заскочить в больницу, отыскать лечащего врача и уговорить отложить еще на какое-то время последний срок оплаты счетов. Всем известно, как в больницах Сань-Эра спешат отключить оборудование и выставить пациента с черного хода, как только накопятся долги за лечение.

– Твою ж… – бормочет Антон. – Проклятье, проклятье… – Широкими шагами он снова выходит на балкон и снимает с руки браслет. Размахнувшись как можно сильнее, Антон зашвыривает и браслет, и пейджер на соседнюю крышу, привлекая внимание все тех же троих мужчин.

– Что за дела? – вопит один из них. Он встает. Роняет сигарету, торопливо подходит к краю крыши, чтобы подобрать браслет. В ночи проносится ветерок, раскачивает лампочки, свисающие с проводов, отбрасывает движущиеся тени на лицо мужчины. Густые пряди черных взлохмаченных волос падают ему на глаза, когда он выпрямляется.

Антон делает перескок. Это рискованно: от него до крыши и так уже десять шагов, а незнакомец стоит на некотором расстоянии от края. Но Антону не свойственно испытывать замешательство там, где пасуют другие. Для него перескок – все равно что бег, спринтерский рывок ци сквозь воздух и остановка в любой точке, где он пожелает.

Он открывает глаза. На губах улыбка – может, она началась еще до его прибытия, а может, он вызвал ее сам. Двое оставшихся за столом видели вспышку, вскрикнули и теперь вполголоса возмущаются бесцеремонным вселением. Антон любезно машет им рукой, потом надежно застегивает браслет на своем новом запястье и крепит пейджер на поясе. Мышцы у этого тела сильные и надежные. Толкая дверь, ведущую с крыши на лестницу, он делает вдох, и легкие расширяются так, словно он способен бесконечно вбирать в себя воздух.

– Монетки не найдется?

У подножия лестницы Антон на ходу сует руки в карманы. Нищие в большие строения не суются, ведь рынки патрулирует гвардия, а местные доносят о появлении попрошаек на жилых этажах. А улицы настолько узки, что стоит кому-то присесть на углу, как мимо уже не пройти. Так что тем, кому больше некуда идти, остаются лишь лестничные клетки и самые темные из коридоров.

– Держи, – Антон выгребает из кармана брюк все монеты, какие там есть, и бросает к ногам нищего. – Забирай все.

Он проталкивается через главные двери. В уши ударяет шум торговой зоны, визг бормашины у дантиста по соседству почти заглушает лавину благодарностей с лестницы. Антон шагает не останавливаясь, засунув руки в опустевшие карманы.

Наконец-то, наконец-то.

Впервые он попал в участники ежегодных игр короля Каса. Краденые личные номера он вносил в списки с тех пор, как отправился в изгнание, рисковал жизнью ради спасения того – вернее, той, – кого утратил. Она прикована к больничной койке и по прошествии семи лет все еще погружена в сон. Дворец в силах помочь, но Август делает вид, будто не получает сообщений от Антона. Король Каса в силах помочь, но не станет: пусть прозябают в грязи и нищете даже те, кто когда-то жил с ним под одной крышей.

Ловко стянув яблоко с ближайшего прилавка, Антон надкусывает его, а потом с силой швыряет обратно в лавку и попадает в настенный календарь под таким углом, что сбивает его с гвоздя. Хозяин лавки разражается гневным воплем, спрашивает у Антона, что на него нашло, но тот уже шагает прочь, высматривая очередное подобие порядка, чтобы его разрушить. Принц Август сделал все возможное, чтобы загнать Антона в самые темные городские закоулки, стереть память о нем, как о любом другом лице в Сань-Эре, будто ему и не принадлежала некогда немалая часть города.

Но Антон носит фамилию Макуса. И принадлежит к знатному дворцовому роду, не уступающему древностью самим Шэньчжи.

С ним, Антоном, так легко не разделаться. Мало того, он сам уничтожит любого, кто попытается.

Глава 3

Солнце заходит. Ночь усмиряет дневную духоту, еле уловимо освежает улицы. По темному переулку бредет горожанин, спотыкаясь на каждом шагу. Его имя Лусы, но никто его так не зовет. Начальство на заводе, где он вкалывает, рявкает на всех одинаково. Его жена больше не говорит. Дочь раньше звала его папой, кричала «баба!» на всю квартиру, только теперь ее нет в живых: после трех недель какой-то заразной хвори ее выкинули с больничной койки, потому что им стало нечем платить за лечение. Они даже до дома добраться не успели, когда она перестала дышать и остатки ци покинули ее тело, завернутое в белую простыню, украденную из больницы.

– Ну давайте!

Внезапный вопль Лусы разрывает тишину в пустом переулке. Он на грани помешательства. Боль в боку становится невыносимой, но в эти паршивые больницы он больше ни ногой. Его долги и так выросли до небес с учетом затрат на последние злосчастные дни его дочери. Все в этом городе лишь усиливает его боль: детский плач из-за соседской двери, сырость в коридорах, счета за жилье, которым нет конца.

Лусы не прошел отбор в игру. А это была его последняя надежда, и все же дворец даже в этом ему отказал.

– Возьмите меня! Да разве вам хоть когда-нибудь было дело до правил? – Он бросается вперед, спотыкается и плюхается на колени в грязную жижу.

Очередной раздраженный вопль Лусы звучит еще громче. Уж лучше бы Сань-Эр просто убивал своих жителей побыстрее. Вместо того чтобы гноить их заживо. Старики, которым больше некуда приткнуться, живут друг у друга на головах, как скот в загонах. Дети в школах дышат асбестом, в легких у них накапливается яд. Порой больные и увечные нарочно бродят по улицам во время игр, надеясь, что в них вселятся. Ведь во время игр участникам разрешены перескоки – за это полагается некоторое возмещение ущерба. Получившим тяжелые ранения бесплатно оказывают медицинскую помощь в больницах; тех, чьи тела подверглись уничтожению, щедро вознаграждают, а если при этом погибла их ци, деньги достаются членам их семей. Многие нарочно стараются попасть на глаза игрокам, жертвуют собой, чтобы спасти своих близких от голодной смерти. Каждый год мелкие телеканалы берут интервью у только что осиротевших детей, оставшихся в пустой квартире с небольшим вознаграждением. Трудно решить, завидовать им или сочувствовать.

– Вы меня слышите? –