детьми по маленькому зоопарку, и дорога ее непременно проходила вдоль «колючей проволоки». Хотя фотографироваться в зоопарке было строго запрещено, в семейном альбоме можно найти снимки, на которых Карл Кох вместе со своим сыном Артвином кормит и гладит зверей [11]. Говорят, несколько лет спустя, представ перед американским военным трибуналом, Ильза Кох утверждала, будто не замечала ни забора, ни лагеря за ним [12].

Карл Кох заботился о том, чтобы зверям не досаждали, и в комендантском приказе запрещал «всячески кормить и дразнить» животных [13]. Того, кто причинял вред животным, перелезал, например, через ограду к медвежьей скале или только прислонялся к одной из клеток, ждало наказание. Это касалось и рядовых СС. Животные в итоге должны были чувствовать себя хорошо. Поэтому просьба заключенного Бергмана, очевидно, показалась Коху убедительной, и он одобрил его прошение о назначении на место смотрителя за медведями. Однако рядом с подписью Кох оставил следующую пометку: «В случае гибели детеныша – жестоко наказать»[14].

О «господах-животных» И «людях-животных»

Можно было бы легко отмахнуться от истории о Карле Кохе, заботящемся о благополучии животных зоопарка, и воспринимать ее не более чем как жуткий эпизод, не будь эта история частью систематического сдвигания границ, при котором избранные звери становились «господами-животными» (Herrentieren), а люди умышленно низводились до «людей-животных» (Menschentieren) и «унтерменшей». Для правящей верхушки национал-социалистов защита животных и преступления против человечности не противоречили друг другу – напротив, нацисты даже ощущали себя причастными «моральной элите». Генрих Гиммлер, выступая в Познани в 1943 году[15], хвалился: «Если десять тысяч русских баб упадут от изнеможения во время рытья противотанковых рвов, то это будет интересовать меня лишь в той мере, в какой будет готов этот противотанковый ров для Германии. Ясно, что мы никогда не будем жестокими и бесчеловечными, поскольку в этом нет необходимости. Мы, немцы, являемся единственными на свете людьми, которые прилично относятся к животным, поэтому мы будем прилично относиться и к этим людям-животным»[16].

Также комендант Освенцима Рудольф Хёсс считал своим долгом подчеркнуть особенное отношение, которое связывало его с самого детства с животными. Особую слабость он питал к лошадям [17]. В Освенциме, когда ему не удавалось оправдать ежедневные убийства исполнением долга и повиновением, он зачастую искал их общества. В воспоминаниях, написанных им после войны во время заключения в Польше, он говорит: «Я должен был продолжать процесс массового уничтожения, переживать за смерть других, смотреть на происходившее холодно, хотя внутри все кипело… Когда происходило нечто чрезвычайное, я не мог сразу идти домой к семье. Тогда я садился на коня, чтобы за диким галопом как-то забыться, избавиться от стоявших перед глазами тягостных картин, или же шел на конюшню, дабы хоть немного забыться со своими любимцами»[18]. Но если Гиммлер использовал животных, чтобы продемонстрировать моральное превосходство нацистского режима, то Хёсс старался представить лошадей как свидетельство своей чувствительной, сострадательной натуры. Но больше всего ему было жаль самого себя за то, что ему пришлось столько всего «смотреть».

Истории о том, как Кох заботился о животных зоопарка, Хёсс сбегал к лошадям, какую слабость питал к овчаркам Гитлер, являются не в последнюю очередь частью легенды о передовой для своего времени защите животных и охране природы нацистами, и эта легенда в определенной степени сохранилась до настоящего времени. По-прежнему продолжают ссылаться на то, что уже в первый год правления Гитлер издал новый закон о защите животных, считавшийся прогрессивным в международной практике и действовавший практически в неизменном виде в ФРГ до 1972 года. Согласно этому закону, который даже принес Гитлеру, самозваному другу животных, американский орден, впервые в Германском рейхе животных необходимо было защищать «ради них самих»[19]. Еще раньше Герман Геринг, находясь на посту премьер-министра Пруссии, яростно выступал против любого вида опытов над животными и грозил «вивисекционистам» концентрационным лагерем – кстати, это было одно из первых публичных упоминаний концлагеря. В данном случае дело кончилось пустыми угрозами [20].

Все эти противоречия на самом деле мнимые, ведь защита животных тесно связана с основополагающими убеждениями нацистской идеологии. К немногим историкам, занимавшимся до настоящего времени темой животных при национал-социализме, относится Марен Мёринг. В одном эссе она подробно исследует, как менялись отношения человека и животных в нацистской Германии. Мёринг пишет, что идею национал-социалистов о защите животных, парадоксальную на первый взгляд, нельзя рассматривать ни как чистое средство пропаганды, которое, по ее словам, не имело, в сущности, серьезной основы, ни как положительное явление, отколовшееся от прочей нацистской идеологии. В большей степени она представляла собой «неотъемлемую часть нового устройства общества на национально-расистской основе»[21]. Другими словами: идеология, измеряющая ценность жизни по тому, какую «пользу» эта жизнь принесет «сообществу», проводит различие не между «человеком» и «животным», а между «полезной» и «не имеющей ценности» жизнью. Поэтому мысль взять некоторых животных под особую защиту, а некоторых людей объявить «вредителями» и систематически уничтожать их, вытекает из одних и тех же идеологических воззрений.

Особенно остро это проявилось в Бухенвальде: комендант Кох, так сильно пекущийся о благополучии животных в зоопарке, ради забавы приказывал бросать заключенных в медвежатник, чтобы посмотреть, как их растерзают звери [22]. После освобождения концлагеря один из выживших узников Бухенвальда Леопольд Райттер дал следующие показания для протокола: «Даже в 1944 году, когда в лагере царил страшный голод, хищные птицы, медведи и обезьяны ежедневно получали мясо, которое, разумеется, приносили с кухни заключенных и таким образом изымали из рациона узников»[23].

Существует огромное количество подобных свидетельств. По ту сторону концлагеря животных упоминают в многочисленных дневниках, мемуарах, письмах и повседневных документах. Однако до сих пор в исследованиях национал-социализма они выступали в лучшем случае как второстепенные персонажи. И хотя с 80-х годов историки исследовали бесчисленное количество сфер повседневной жизни при национал-социализме – от моды и спорта до питания, ремесла и употребления наркотиков, – о животных в рейхе говорилось крайне редко.

Причины тому очевидны, и это подтверждает Мика Рошер, возглавляющая единственную на данный момент в Германии кафедру Human-Animal Studies (исследования взаимоотношений человека и животных) в Университете Касселя. По ее словам, исследования национал-социализма, в особенности со стороны немецких ученых, до сих пор страдают от «страха прикосновения», «поскольку ученые опасаются, что фокус на животных приведет к преуменьшению человеческих жертв»[24]. Но именно потому, что якобы безобидная история зверей тесно переплетена как с повседневностью, так и с идеологией национал-социализма, ее