маленького щенка даже в минимальных дозах может быть смертельным. Содержащийся в какао-бобах теобромин вызывает у собак повышение давления и сужение сосудов, что может привести к судорогам, нарушениям сердечного ритма и в итоге – к остановке дыхания. Но в условиях войны шоколад в продовольствии солдат низкого качества, поэтому, к счастью для Фоксля, в нем почти нет какао. Вскоре щенок оставляет свою изначальную пугливость и постепенно привыкает к спокойному мужчине, который учит его прыгать через веревку, забираться и спускаться по лестнице.

Солдат служит связным; в его задачи входит доставка донесений из штаба полка в штабы батальонов. Таких, как он, солдаты на фронте пренебрежительно называют тыловой крысой, поскольку он в основном передвигается по окопам и может избежать попадания вражеских пуль и гранат. Это очень задевает и злит связного, поэтому в последующие годы он непременно будет выставлять себя храбрым фронтовиком и прилагать все усилия к тому, чтобы не осталось никаких сомнений в его доблести.

Полк многократно перебрасывали, и всякий раз Фоксль отправлялся вместе с ним. Он своего рода талисман, с которым любят фотографироваться мужчины. Когда его солдат отправляется на передовую, Фоксль на поводке остается в расположении части и терпеливо ждет его возвращения. Однако с осени 1916-го солдат отсутствует дольше обычного.

В начале октября солдаты заняли позицию между городками Бапом и Ле-Барке, примерно в 15 километрах к северу от реки Сомма. С начала июля 1916 года британские, французские и немецкие войска пытаются измотать друг друга, ведя битву на истощение. После четырех с половиной месяцев боев с обеих сторон полегло в общей сложности свыше миллиона солдат. Это сражение стало одним из самых разрушительных в Первой мировой войне. Солдату Фоксля везет, и он оказывается в числе выживших: на третий день в бою связного ранило осколком гранаты в левое бедро, что подарило ему почти два месяца в военном госпитале в Белице под Берлином [28].

По возвращении в часть в начале марта 1917 года товарищи рассказывают ему, что собака никого не слушалась и не позволяла себя гладить. Мысль, что Фоксль послушен только ему, наполняет солдата гордостью: никто не был настолько предан ему. Среди боевых товарищей мужчина слывет одиночкой, чудаком, который не разделяет их любви к непристойностям и хвастливым речам и чаще всего прячется за газетой и рисунками или играет с собакой. Кажется, Фоксль – единственное живое существо, к которому он питает теплые чувства [29].

Для многих солдат, втянутых в эту войну, собаки стали важными спутниками и близкими друзьями. Если ядовитый газ ползет в окопы, собаки чуют его первыми и вовремя предупреждают бойцов. Собаки приносят на передовую известия и отыскивают раненых в нейтральной зоне между линиями фронта, дарят солдатам утешение. Многим собаки кажутся посланниками лучшего мира и вселяют больше надежды, чем все духоподъемные письма с родины и ободряющие речи начальства [30]. В воспоминаниях об итальянском фронте императорский и королевский[31] солдат Роберт Хольбаум пишет: «В дни, когда мир шатался под ногами, дорогой сердцу собачий лай давал нам больше, чем самые умные человеческие слова»[32].

Наш молодой солдат тоже не представлял жизни без своего Фоксля. Однажды, когда закончится война и он выживет, он найдет для Фоксля суку. Но пока они находятся где-то в глубоком тылу Западного фронта и делят походную кровать и харчи. Так проходят два с половиной года, в течение которых Фоксль сопровождает его в походе через Северную Францию и Бельгию. Время от времени собака еще гоняется за крысами, но непременно возвращается обратно. До того дня в августе 1917-го.

Полк должен быть снова перемещен, теперь по железной дороге в сторону Эльзаса, но Фоксль вдруг как сквозь землю провалился. У солдата тотчас закрались подозрения: на днях один железнодорожный служащий предлагал ему 200 марок за собаку. Конечно, солдат возмущенно отклонил предложение: «Даже за 200 000 вы его не получите!»

Он уверен – собаку украла эта «сволочь». Но искать Фоксля времени нет: часть уже выдвинулась, предстоит долгий пеший марш. Чувствуя, что потерял своего самого верного спутника и не в силах его вернуть, он отправляется дальше и пытается его забыть. Никакая жертва этой войны не трогает его так глубоко, как потеря собаки.

Собаки Гитлера

Что стало с Фокслем, Адольф Гитлер никогда не узнает. Как известно, после войны он вернется на свою вторую родину, в Мюнхен, где после недолгого периода политической дезориентации радикализируется и в 1920 году станет сооснователем Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП) в ее конечной форме. После неудавшейся попытки путча против баварского правительства в ноябре 1923 года[33] он проведет несколько месяцев в тюрьме. Недооцененный противниками и поддерживаемый старательными помощниками, после заключения он сможет подняться так высоко, что вскоре за ним последует не только собака, но и почти весь народ [34].

В конце января 1942 года в самом сердце Восточной Пруссии Адольф Гитлер со своими последователями сидит в главной ставке «Волчье логово» (Wolfsschanze), как часто делает это ночами, и рассказывает о потере своей первой собаки Фоксля [35]. К этому времени из Советского Союза в Германию пригоняют первых цвангсарбайтеров[36]. Из приблизительно пяти миллионов русских евреев так называемыми айнзацгруппами Главного управления имперской безопасности[37] уже расстреляно 500 000[38]. Лишь несколько дней тому назад, 20 января, в полдень, на вилле у озера Гросер-Ванзе на юго-западе Берлина собрались 15 высокопоставленных членов различных правительственных ведомств и чинов СС, как значилось в приглашении, «для совещания с последующим завтраком»[39]. Но до трапезы на повестке стояли «вопросы, связанные с окончательным решением еврейского вопроса». 11 миллионов человек по всей Европе учли в своем списке бюрократы национал-социализма [40]. Массовое убийство евреев идет уже полным ходом.

Хотя Гитлер и не присутствует на этом обсуждении массовых убийств, он всегда лучшим образом информирован обо всех шагах и одобряет дальнейшие действия [41]. Нет никакого сомнения в том, что первые шаги по депортации и убийству европейских евреев абсолютно совпадают с его представлениями. Примерно через неделю после конференции во время очередного ночного разговора в «Волчьем логове» он скажет: «Лучше бы им отправиться в Россию. Никакой жалости к евреям я не испытываю»[42]. Здесь, в доверительной атмосфере главной ставки, куда не доносится гул орудий и где его никто не прерывает, Гитлеру больше всего нравится говорить о своем душевном состоянии; он рассказывает о