Всеволод Юрский прибыл в Энск три дня назад в составеправительственной комиссии из трех человек. Возглавлял ее комиссар бывшейцарской экспедиции заготовления государственных бумаг Минкин. Комиссииследовало отправить в Москву золото в счет оплаты контрибуции Германии согласноБрест-Литовскому мирному договору. Конечно, то фактически была контрибуция занационализированную германскую собственность и авуары, и хотя большевикиотказались платить долги царского правительства, от этого долга они отказатьсяне могли.

Разумеется, операция проводилась под строжайшим секретом. Исотрудники Энского отделения Народного банка, и местные чекисты и милиционерыбыли убеждены, что спасают царское золото, вывезенное год назад в Энск, отбелочехов, которые рвались к городу из-под Самары и Казани. И потому золотоякобы уходило в Москву, как указывалось в накладных.

Впрочем, Москва-Товарная и была первым пунктом остановкиэшелонов. Здесь золото пересчитали, переложили золотые слитки из деревянныхящиков в специальные банковские, металлические, по пятьдесят килограммов вкаждом, и 10 сентября первый эшелон, везущий 42 860 килограммов золота,двинулся по Брянской железной дороге через Оршу в Берлин.

15 сентября в «Известиях» промелькнуло коротенькоесообщение: «Первая партия золота, подлежащего выплате Германии согласнорусско-германскому добавочному соглашению, прибыла в Оршу и принятауполномоченными германского императорского банка». Поместили сообщение,набранное петитом, на последней полосе, на него трудно было обратить внимание…Однако имеющие глаза да увидят!

«Париж, отель «Le bôton de maréchal»

Ну вот, Сашка, ну вот и все…

Да понимаю я, что тебе ни мое письмо, ни я сам даром ненужны, мы с тобой давно чужие – ты развелась бы со мной, когда б явилась к томумалейшая возможность, а если до сих пор не сделала этого, то лишь потому, чтовсе вокруг и без нашего участия развелось, вся Россия с нами развелась. Атеперь тем паче ни в каких разводах нужды нет – я здесь, ты там, и он там,где-то близко к тебе, уж всяко ближе, чем я… Вот интересно, заполучила ты егонаконец или так и не удалось?

Полно, разве это мне интересно? Другое, совсем другоеинтересно: жива ли ты? Жива ли Оленька? А Шурка? А твои отец и тетушка?

Я надеюсь, что вы все живы и здоровы – если это возможнотеперь в стране, которая раньше звалась Россией, а теперь стала Совдепией,Рэсэфэсээрией. Мы все думали, что большевики скоро упьются кровью, перебесятся,как когда-то французы в свою революцию, однако теперь ясно, что надежды былииллюзорны. И все же мне ничего не остается, как слепо верить: вы живы, здоровыи, может быть, иногда даже вспоминаете меня. А если и нет, все равно мне некомубольше писать это последнее в моей жизни письмо.

Сашка, ты нынче станешь вдовой. Минуло десять лет нашейпрезабавной супружеской жизни, состоявшей из сплошных разлук. Теперешняязатянулась до того, что сейчас плавно перетечет в разлуку вечную. Да, тыстанешь вдовой. А Оленька, стало быть, наполовину осиротеет. Что касается меня,то я намерен присоединиться к своим родителям, которые давно уже, как принятовыражаться, поджидают меня на небесах. Вот сейчас я хорошенько пошарю в своихдырявых карманах… где-то там, среди табачных крошек, двух или трех сантимов,которые у меня остались после того, как я снял на час этот номер в отеле почтина самой авеню Опера? (эта чертова Опера? сейчас из окошка видна, во как!), – идостану на свет божий маленькую толстенькую пульку с острым носиком. Она тожепоследняя. Припрятана на черный день.

И вот он настал.

…Почему-то сейчас вдруг вспомнился тот вечер, когда ясобирал вещи, готовясь уходить из Энска, чтобы добраться до Самары, где в товремя как раз были чехи и наши части. От надрывных сцен, которые между намипроисходили, все твои домашние устали так, что больше не могли друг на дружкусмотреть и мечтали только об одном: чтобы все скорее кончилось, чтобы я ушел,ушел, ушел и прекратились бы взаимные попреки в том, что было, чего не было… И толькотвоя тетушка, твоя милая, прекраснодушная тетушка возопила: «Димитрий, вы чтоже, бросаете свою семью на произвол судьбы?!» Но мы все понимали, что, останьсяя в Энске, за мной не сегодня, так завтра придут, и найду я свой конец подстеной острога, как нашли те первые сорок человек, список которых мы прочлинесколькими днями раньше в «Энском листке»: «Августин, архимандрит. ОрловецкийНиколай Васильевич, протоиерей. Чернов Михаил Михайлович, генерал-майор.Спасский Константин Иванович, начальник арестного дома в Балахне, сынсвященника. Тараканов Иван Никодимович, бывший редактор газеты «Энский листок».Жилов Никита Лукич, полицмейстер…» (Я эти имена до сей поры помню наизусть!) Язнал, что очень просто могу оказаться в следующем списке, а если нынешнийредактор «Листка», в доме которого я жил, вздумает за меня хлопотать, его имятоже непременно окажется в списке, и будем мы у стенки стоять рядышком,по-родственному: «Аксаков Дмитрий Дмитриевич, штабс-капитан. Русанов АлександрКонстантинович, бывший редактор «Энского листка». Итак, я собирался в дорогу…Ты торопливо чинила напоследок что-то из моего белья, а я от нечего делатьоткрыл книжку, которую читал твой отец, – ну конечно, это оказался Бальмонт, онже вечно читал Бальмонта…

В моем саду мерцают розы белые,

Мерцают розы белые и красные.

В моей душе дрожат мечты несмелые,

Стыдливые, но страстные.

Тебя я видел только раз, любимая,

Но только раз мечта с мечтой встречается.

В моей душе любовь непобедимая

Горит и не кончается…

Какая чушь, раздраженно подумал я, отбросил книжку и забыл оней. И стихи забыл. А вот сейчас вспомнил… Знаешь почему? Потому что полчасатому назад, когда я шел по коридору отельчика, когда открывал дверь в свойномер, за соседней дверью певучий девичий голос читал нараспев эти самые стихи:

Моя любовь – пьяна, как гроздья спелые.

В моей душе – звучат призывы страстные.

В моем саду – сверкают розы белые

И ярко, ярко-красные.

Она читала по-русски, что неудивительно: в Париже, я думаю,не меньше тридцати тысяч нашего брата, а то и все пятьдесят. Она читалапо-русски, и, ах, как мне захотелось постучать в дверь и увидеть ту, котораятак страстно напоминала мне о жизни, о прошлом, о тебе! Но я этого не сделал.Не захотел возвращаться в былое. Ведь сегодня последний день моей жизни.