Все он понимал, конечно, но любил играть с людьми, как кошкас мышкой.

– Две комнаты! – воскликнул Константин Анатольевич. – Но насже четверо! И где, предполагается, Александр будет вести эту самую творческуюработу, если мы четверо будем жить в двух комнатах?! Где будет его кабинет?

– Да вон хоть в боковушке, – как ни в чем не бывало ткнулВерин в сторону Даниной каморки, которая пустовала после ее смерти.

Новую прислугу Русановы не взяли. По очередномупостановлению горсовета плата домашней прислуге теперь должна была составлятьсамое малое двести пятьдесят рублей, а Шурка и Саша вдвоем едва тысячуполучали. В больнице даже хирургам платили от силы шестьсот рублей, а Саша былавсего-навсего медицинской сестрой со ставкой в триста рублей. В редакции же«Рабоче-крестьянского листка» высокий оклад был только у ремингтонистки[3] (ажполторы тысячи!), а редактор (нетрудовой элемент, гнилая интеллигентскаяпрослойка) получал семьсот рублей. Константин Анатольевич вовсе не работал:клиенты нынче не шли к частным адвокатам, все больше обращались вгосударственные конторы, там было хоть долго, и нудно, и грязно, и грубо, иочереди огромные, зато дешево. При таком бюджете Русановы просто не моглипозволить себе выбросить четверть всех денег на прислугу. Поэтому готовилтеперь Константин Анатольевич, а убиралась в квартире Саша, когда удавалосьнайти время и силы после дежурства.

– В боковушке, знаете ли, пускай ваш товарищ Троцкий своипрожекты сочиняет! – рассердился на Верина Константин Анатольевич. – Анормальный человек должен работать в нормальных условиях.

– Согласен, – кивнул Верин. – Целиком и полностью согласен!Я, собственно, затем и пришел, чтобы предложить вам выход из положения.

– Какой же? – настороженно спросил старший Русанов.

– Да очень простой. Вы поселяете к себе только одну жиличку– причем именно в пустующую боковушку, а на прочую вашу жилплощадь онапретендовать не будет. А я…

– А кто эта жиличка? – немедленно перебил Русанов, и Веринсделал значительное лицо.

– Боевой, проверенный товарищ, немало пострадавший присвергнутом режиме за свои свободолюбивые убеждения. Работящая девушка, оченьблизкая мне по духу. И вообще нас связывает совместная борьба. Не подумайтечего – она мне как сестра по классу, отношения сугубо товарищеские! Ну так вот,я к чему веду… Вы поселяете у себя означенную гражданку, вписываете ее вдомовую книгу, а я, в свою очередь, убеждаю жилищный комитет, что вашу квартирууплотнить невозможно, поскольку она уже уплотнена до предела.

– Но как же… – растерянно пробормотал Русанов, оглядываясьна столь же растерянных детей.

– Да очень просто! – напористо убеждал Верин. – И вам прямаяпольза. Вы сами посудите. Гражданка эта, говорю, из самых что ни на естьтрудящихся масс, она вам помогать будет, а то я же вижу, как АлександреКонстантиновне содержать жилплощадь в чистоте трудно. И уберется ЛюбовьГордеевна (так ту гражданку звать-величать), и платить ей не нужно будет.Прямая, говорю вам, выгода!

Русановы согласились не сразу. Но спустя несколько дней,когда объявления о грядущем «реквизировании излишков жилплощади» были ужерасклеены на всех афишных тумбах и фонарных столбах, когда внизу, у вдовыстатского советника Куваевой, начал обживаться целый выводок шумных ребятишеквкупе с визгливой мамашей и скандальным папашей, они все же вынуждены былисмириться с подселением. И в один из вечеров Верин привел… нет, не комиссаршу вкожаном реглане, красной косынке и кавалерийских сапожках, как следовало быопасаться, а светловолосую скромную женщину в простеньком пальтишке и беленькомплаточке в горошек. При виде ее Шурка и Саша враз вытаращили глаза и хоромвоскликнули:

– Это вы?!

– Узнали, вижу! – благодушно закивал Верин. – Ну, тем лучше,ведь не чужие. А вам, Константин Анатольевич, представляю моего боевоготоварища и почти родственницу Любовь Гордеевну Милову. Надеюсь, уживетесьмирно.

Константин Анатольевич уставился на Любовь Гордеевну (имяэто ей совершенно не шло, было для нее слишком громоздким!) с превеликимзамешательством. Дело в том, что ему ее представлять никакой надобности небыло, он ее тоже узнал… И едва сдержался, чтобы не спросить ехидно Верина, вкаком смысле гражданка сия – проверенный товарищ: в ширину или в глубину?Самому Русанову – пардон, конечно! – приходилось проверять сию особу и так, иэтак, да не единожды, поскольку до мая четырнадцатого года звалась она Милка-Любкаи считалась одной из самых популярных гулящих девиц в заведении «Магнолия», чтостояло в полугоре на Рождественской улице (ну да, в том самом доме, где нынчеприют для малолетних сирот). В мае четырнадцатого Милка-Любка умудриласьпопасть в стычку с полицией, которая накрыла конспиративную явкуэсеров-боевиков. Погибла ее сестра Вера, монашка из часовни Варвары-мученицы, асама Милка-Любка была арестована. И хоть ее скоро выпустили, поскольку влиплаона в то неприятное дело совершенно случайно, назад в «Магнолию» ее не приняли:мадам очень сильно блюла репутацию заведения, и «политическим» места у нее небыло. А потом и сама «Магнолия» увяла под ветром войны, революции и всехпоследующих событий…

С тех пор и до сего дня о Милке-Любке Русанов ничего неслышал, хоть и вспоминал о ней частенько: очень уж горазда была простая русскаядеваха на некоторые сугубо итальянские штучки, иным бы поучиться… И вот сейчаснекоторые пробелы в ее биографии были восстановлены младшими Русановыми.Оказывается, в то время, когда полиция устраивала облаву на боевиков на улицеКанатной, там оказалась и Сашенька! Ее Милка-Любка привела к своему дядюшке,карточному шулеру Матрехину, промышлявшему заодно ворожбой и дажепривораживанием женихов. Пришла-то Саша ради одного жениха, но «приворожила»невзначай другого, за которого вскоре и вышла замуж. Конечно, Милка-Любка незнала подоплеки ее скоропалительного брака с капризным и дерзким красавцемДмитрием Аксаковым, но, видимо, чувствовала себя в долгу перед простодушной барышней,которая по ее вине натерпелась страхов (ведь пальба в тот день на улицеКанатной происходила нешуточная!), а потому, случайно встретившись уже потом, вшестнадцатом году, с ее братом Шуркой, по мере сил своих защищала его отнекоего бывшего боевика Бориски. Шурка знал его также как грабителя и убийцу покличке Мурзик, знал и под партийной эсеровской кличкой – товарищ Виктор. И тем,что Шурку не прикончили в Андреевской ночлежке, а потом во время Сормовскихсахарных бунтов, тем, что он остался жив после страшного побоища во двореЭнского острога, а потом Мурзик не утопил его в Волге близ Доримедонтова, хотяи пытался, Шурка был обязан именно Милке-Любке и ее расположению к СашенькеРусановой.