против, ты уверен в этом»; она касалась меня, она наконец-то касалась меня, я не мог припомнить, когда в последний раз она меня касалась, «все в порядке, милая, я разберусь», и потом ее взгляд, то, каким она видела меня в тот момент, когда все было прощено, все стало идеальным и таким офигенно заслуженным.

Понедельник, 25 августа

Пятнышко между линией роста уже сейчас густых темных волос и гладью лобика, слишком высокого за счет рельефа черепной кости, – заросшая пушком расплывающаяся отметина, которая временами, а особенно в тепле и сумраке, вот как сейчас, норовит переместиться куда-то за висок, или за ушко, или же к родничку, а то и вовсе на затылок, – в это пятнышко я зарываюсь носом и втягиваю запах мягкой бархатистой кожи и впитавшегося в нее сладкого молока, по прошествии пары дней запашок становится чуть резче, напоминает аромат вызревшего сыра и исчезает только после купания. Я ощущаю вес в моих руках, девочка словно куль теплого молотого фарша, на ощупь похожа на маленькую свежую сарделечку, синюгу, добротно набитую начинкой, аккуратно заложенной внутрь влажными руками, чтобы не лопнула нежная оболочка, в ее маленьком теле все гладко и не напряжено, никаких мускулов и выпуклостей, и в полудреме стираются границы между ней и мной, остается лишь дыхание и мягкая, теплая, липнущая к телу кожа, она совсем голенькая, в одном только подгузнике, вот уже несколько месяцев она спит без пижамки – слишком жарко.

Бекка доела свой рожок, срыгнула мне через плечо, и мы с ней успели задремать, когда первые звуки сирен выплыли из нашего сна, они послышались сначала в отдалении, словно вовсе не имели к нам отношения, напоминая писк посудомойки или сушильной машины, которая закончила свою работу, – непримечательная часть будничного шума; через полминуты вой сирен стал отчетливее, прорвавшись сквозь оболочку, сквозь окружающий нас пузырь безопасности.

– Наверняка просто кто-то подложил бомбу в автомобиль, – говорит Карола, стоя спиной ко мне. Это наша старая шутка со времен учебы в Мальмё. Пара, с которой мы тогда дружили, жила неподалеку от района, где беспорядки, криминальные разборки часто происходили прямо у тебя под дверью, девушка, старшая в этой паре, была откуда-то из деревни и всякий раз жутко пугалась, а ее подруга, родившаяся и выросшая в Мёллевонгене[4], излучала типичное для жительницы Мальмё томное и непоколебимое спокойствие, чего стоило это ее постоянное пожимание плечами в стиле «ой, ну что там еще», она с явной гордостью расписывала, как научилась видеть в социальных проблемах «естественную составляющую урбанистического городского пейзажа», ведь только расисты жалуются на преступность и насилие, «…если ночью где-то грохочет, это же не обязательно перестрелка, – продолжала она, презрительно скривив верхнюю губу, украшенную пирсингом, – чаще всего это просто кто-то подложил бомбу в автомобиль». После их ухода мы посмеивались над ее показной маскулинностью, и с тех пор любые ночные шумы стали для нас просто бомбой в автомобиле.

Сирены приближаются, они, наверное, уже на чьих-то подъездных дорожках, может быть, направляются к одинокому старикану, который живет в синем доме, к тому, с псориазом по всему лицу, ему уже лет за семьдесят. Но ни «Скорая», ни полиция, наверное, все-таки не включают сирены, когда приезжают в случае смерти от естественных причин…

Я кладу Бекку на кровать, она морщится, вскидывает ручки, маленькое тельце выгибается дугой, я опускаю ноги на старый деревянный пол, встаю и подхожу к распахнутому окну. Уже не так жарко, как вчера, на улице, пожалуй, градусов тридцать, да и ветерок приятно задувает, я вижу, как раскачивается верхушка высокой сосны и как ее клонит на ветру. Жара спала, ее сдуло ветерком, и на улице наконец-то не так душно.

– Сегодня будет отличный денек, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.

В детской царит тишина, я стучусь и открываю дверь, дети лежат каждый в своей кровати, обложившись экранами и наушниками, а в воздухе такой тяжелый дух несвежей одежды, конфет и маленьких разнеженных тел, что, кажется, можно резать его ножом; я на автомате прошу их выключить все и спускаться, уже пол-одиннадцатого. Вилья, как обычно, с недовольным видом пялится на меня, а вот Зак обрадован – весь сияя от радости, он протягивает мне на обозрение стеклянную баночку с его ночного столика. В ней рядом с зубом лежит, посверкивая золотом, монетка.

– Зубная фея приходила и положила десятикроновую монетку мне в банку!

– Неужели? Но зуб остался?

– Да, она же знает, что я их коллекционирую! Что я их сохраняю!

– Это же просто фантастика!

– Папа?

Он улыбается сладкой, чуть преувеличенно радостной улыбкой, которая появилась у него с тех пор, как родилась Бекка и он перестал быть самым младшим в семье, он вполне отчетливо понимает свою детскость, знает, что делает что-то такое, для чего уже немного великоват, и это его маленькое представление, он разыгрывает его, чтобы вновь почувствовать себя малышом.

– Папа, как ты думаешь, а в Таиланде зубные феи тоже живут?

Я треплю его взмокшие волосы, подыгрываю умильному спектаклю, может, потому что и мне самому это тоже надо.

– Ну конечно, мой хороший. Она как Санта-Клаус, летает повсюду, только вместо оленей у нее…

– Зубные тролли!

– Да! Зубные тролли, которых она… изловила. Чем же она их?.. – На раздумья у него уходит не больше секунды. – Зубной нитью!

Мы оба улыбаемся этой нашей общей выдумке, оба одинаково очарованы смехотворной картиной: зубная фея в коляске – сконструированной из выпавших зубов? слепленных между собой зубной пастой вместо клея? – которую тащат несколько злющих, но сильных троллей; мы с ним часто так делаем, делали, когда он был маленьким: часами могли придумывать всякие истории, и мне не раз приходило в голову, что надо бы начать их записывать, но руки до этого у меня, конечно, так ни разу и не дошли.

Внизу на кухне все осталось с вечера как было: кастрюли, сковородки, грязные тарелки и винные бокалы – вечно мы забываем приберечь воды для мытья посуды. Разложенная «Монополия» с горами банкнот напоминает о том, как Карола позволила детям выиграть и как мы после этого поссорились, меня ее поступок возмутил, я завел разговор о правилах и последствиях, что, мол, ладно Зак, ему десять, но когда человеку четырнадцать, как Вилье, пора бы понимать, что нельзя просто взять охапку денег из банка, когда свои закончились, а она сидела и улыбалась этой своей скорбной, удрученной улыбкой и говорила, что «в свое время девочка узнает, как все устроено при капитализме, этого, увы, не избежишь».

На автомате проверяю