Дождь ослаб, но продолжал моросить, попадая на темечко и за воротник.

— А у нас семь сумарей, — сказал кавказец. — По лимону в каждом.

— Будем проверять, — предупредил Панда. — Тащите две сумки, а мы вам ящик выставим.

— Погоди, — вмешался другой кавказец, вклинившийся не только в разговор, но и в пространство между Пандой и Шуриком. — Пятьдесят кило разве два лимона стоит?

Вопрос застиг сибиряков врасплох. Пока они думали, Чебурек, сидящий внутри микроавтобуса, успел и вспотеть, и продрогнуть. Ему не было видно напарников, оттесненных кавказцами. Он размышлял, не высунуться ли для порядка, когда в салон что-то влетело, упало, покатилось и взметнулось такой громоподобной, такой яркой вспышкой, словно шаровая молния взорвалась.

Когда ослепший и оглохший Чебурек пришел в себя и начал помаленьку видеть и слышать, он уже не сидел возле ящиков, а лежал на мокром асфальте, лоснящемся от света фар. Прямо перед ним судорожно открывал и закрывал рот Панда, как будто все хотел зевнуть и никак не мог. Он лежал на боку в луже, густой и черной от натекшей крови. На его горле зиял ножевой разрез, похожий на улыбку.

Вокруг ходили кавказцы, переносящие ящики в машины, которых стало больше, пока Чебурек находился в отключке. Он повернулся и увидел голову Шурика. Туловище распростерлось поодаль, как будто никогда не имело никакого отношения к отрезанной голове. Через него то и дело перешагивали чьи-нибудь ноги. Одна пара задержалась возле Чебурека, переломилась в коленях, и перед ним возник присевший на корточки кавказец, который начал переговоры.

— Ты хоть врубился, что это было? — спросил он с улыбкой.

— Нет, — признался Чебурек.

Его опять морозило. Он решал, под какую машину будет сподручнее заползти, когда братва откроет огонь по чехам. Почему они до сих пор не стреляют?

— Светошумовая граната, — пояснил кавказец. — Спецназовская. Как ощущения?

— Сильно, — оценил Чебурек, косясь в сторону леса.

— Подмоги ждешь? — догадался кавказец. — Напрасно. Мы их тоже зарезали. Наши были уже на местах, когда они пришли. Такие дела. — Он достал нож. — Ладно, мне пора. Глаза закрой.

Вместо того чтобы подчиниться, Чебурек вытаращился и стал горячо просить, чтобы его не убивали, чтобы отпустили, потому что он никому… никог… ниче…

Не дослушав, кавказец схватил Чебурека за волосы, заставил его запрокинуть голову и с силой провел острием по шее. После этого мольбы превратились в какое-то бульканье вперемешку с сипением и хрипом. Но Чебурек все равно не умолкал, еще на что-то надеясь.

Дверцы машин захлопали, завелись двигатели, в сыром воздухе резко запахло выхлопными газами. Вскоре стало тихо, если не считать шороха шин на трассе и капели после дождя. Чебурек уставился в глаза Панды, который уже не двигал ртом, а лежал неподвижно с потухшим взглядом. Казалось, он только что узнал нечто такое, после чего потерял всякий интерес к происходящему на земле. Чебурек почувствовал, что засыпает, и обрадовался отсутствию боли. Дальше он пока не заглядывал, поэтому решил, что умрет легко. Что делали бы мы, люди, без этого счастливого заблуждения!

Переверзин был приятным, обходительным мужчиной с большими крестьянскими руками и маленькой, вытянутой и сплюснутой, как у младенца, головой. Женская половина банка «Мидас» считала его красавчиком. Если бы не своеобразное строение черепа, Переверзина можно было бы легко принять за Джо Тривиани из «Друзей». Алена не помнила фамилии актера, сыгравшего в сериале, но с общей оценкой была согласна.

Обладал Переверзин еще одним достоинством, о котором знали немногие. Как бы поделикатнее выразиться? В общем, в банке ходили слухи, что большие у него не только руки, но и еще кое-что.

С одной стороны, это настораживало. Чье-то свидетельство столь деликатных подробностей подразумевало наличие у Переверзина как минимум одного служебного романа. С другой стороны, Алена Осокоркова не собиралась за него замуж. Ей было просто любопытно. И вообще, Антон Переверзин, как уже отмечалось, был привлекательным мужчиной. Чем завершится посещение ресторана со жгучей текилой и острыми мексиканскими блюдами? Алена не знала. И эта неопределенность приятно щекотала ее нервы, возбуждая интерес… и не только.

— Ну что? — Переверзин элегантным жестом поправил манжеты, демонстрируя янтарные запонки в золотой оправе. — Будем заказывать?

Алена оторвала взгляд от раскрытого меню.

— Я бы попробовала тако, — сказала она, соблазненная фотографией поджаристой лепешки, начиненной всякой всячиной. — С красной фасолью.

— Принимается, — кивнул Переверзин. — Мексиканский ресторан без текилы и тако — нонсенс.

— Знаешь, — произнесла Алена с сомнением, — я, пожалуй, буду пить не текилу, а что-нибудь полегче. Вот например. — Она ткнула ногтем в меню. — Замороженную «Маргариту». С… с клубникой. Нет! С апельсином, чтобы не изменять традиции.

Апельсины представлялись ей такой же неотъемлемой приметой Мексики, как кактусы и сомбреро. Интерьер предлагал до отказа насладиться латиноамериканской экзотикой. На стенах висели индейские маски, гитары и рогатые черепа, подозрительно смахивающие на настоящие. Столы украшали индейские светильники из сушеных тыкв и деревянные подставки с резными орнаментами. Официанты ходили хотя и без усов, но в пончо и широкополых шляпах.

— Оглянись вокруг, Алена, — мягко предложил Переверзин. — Проникнись обстановкой. Стала бы ты пить «Маргариту», если бы сидела в настоящей таверне?

«А он романтик», — подумала она и махнула рукой:

— Ладно, давай текилу! Под твою ответственность.

— Можешь на меня рассчитывать, — серьезно сказал Антон Переверзин. — Домой доставлю и даже спать уложу, если понадобится.

Был ли это намек? Наверняка, судя по совершенно невинной мине Переверзина. Прежде чем пригласить Алену в ресторан, он обхаживал ее на протяжении двух недель: приносил кофе, делал комплименты, бросал красноречивые взгляды на совещаниях и как бы выделял ее среди остальных сотрудниц. Это было приятно. Потом, предчувствуя, что вскоре Переверзин предпримет более решительные шаги, Алена решила навести справки у подруг и узнала ту самую подробность, которая не давала ей покоя.

Не то что она была развратной или, упаси бог, извращенной. Ее сексуальный опыт не выходил за рамки приличий и ничем не отличался от опыта других тридцатилетних женщин. Первый бурный и печально закончившийся роман, второй — такой же, но очень короткий, несколько случайных приключений без продолжения, пара более длительных связей, две или три излюбленные позы, оргазмы через раз, тайные фантазии, мечты о чем-то большом и светлом. Нет, в любопытстве Алены Осокорковой не было ничего нездорового. Точно так же заинтригована была бы она, узнав, что у Переверзина, допустим, имеется третья рука или гребень на спине. Наверное. Так она себя убеждала, дабы не выглядеть в собственных глазах порочной.