Мисс Накамото сидела за письменным столом, просматривая бумаги, и, когда я вошел, подняла на меня глаза и улыбнулась.

— Ты что-то забыл, Джейсон?

Я смущенно откашлялся.

— Я… э… хотел бы записаться… хм… в программу.

— Замечательно! — Она не сказала прямо, но у меня появилось ощущение, что из мальчиков я первый, и мне стало как-то неуютно. Однако мисс Накамото тут же меня успокоила: мол, она рада моему решению, и мне будет очень интересно, и я узнаю о чужой культуре больше, чем просто читая книги. И добавила: — Многие люди становятся друзьями по переписке на всю жизнь.

Мисс Накамото выдала мне синюю папку (девчонки получали розовые) с удостоверением, брошюрой, образцом письма, новой шариковой ручкой, конвертами со штемпелями «оплачено» и несколькими листами почтовой бумаги. Все выглядело очень официально и очень по-взрослому, и мне казалось, будто я вступаю в клуб для избранных.

Мисс Накамото раскрыла папку с кармашками, на которых были написаны названия разных стран.

— Ты можешь выбирать из более чем двадцати…

Не дав ей закончить, я ткнул в кармашек с надписью «ЯПОНИЯ».

— Вот эту.

Я боялся взглянуть на мисс Накамото, опасаясь, что она тут же разгадает мои мотивы. Мисс Накамото достала сфальцованную вклейку с маленькими карточками с именами и адресами. На левой стороне было написано «Девочки», на правой — «Мальчики».

— Можешь выбрать любую, какая нравится.

— Эту, — сказал я, указывая на имя слева, и мой голос прозвучал гораздо тише, чем я хотел бы.

На карточке было написано «Киоко Йосцуми».

— Может, тебе лучше переписываться с мальчиком?

— Нет, — с трудом выдавил я, хотя если бы она продолжала настаивать, то я бы, вероятно, сдался. Беря в руки карточку с именем и адресом японской девочки, я покраснел, и мое смущение лишь усилилось, когда мисс Накамото мне улыбнулась. Я был не просто смущен. Странное волнение заставило меня встретиться с ней взглядом, и я увидел в ее глазах лишь доброту и понимание.

Знала ли она, о чем я думал? Может быть, знала. Может быть, ей это нравилось.

Домой я шел в отличном настроении. Около школы не было никого, кроме нескольких детей, поджидавших родителей. Красота! Весь тротуар принадлежал мне одному. Я мог идти, бежать, брести потихоньку или останавливаться, если мне хотелось что-то разглядеть, не опасаясь старших учеников или хулиганов. Я отфутболил мятую банку из-под колы, проследил, как она перелетела через боковую улочку и упала в канаву; подобрал выкатившийся из чьего-то двора яркий, упругий шарик и сунул его в карман.

Ведьму я увидел на Вашингтон. Она ковыляла мимо многоквартирного дома, долбя по тротуару шишковатой палкой, будто отстукивала послание азбукой Морзе. Я быстро перешел на другую сторону. Вечно шатавшаяся по улицам ведьма была неотъемлемой принадлежностью Акации. Никто не знал, кто она, где живет, куда бредет. Она была старой и страшной, всегда молчала и сверлила всех злобным взглядом. Мы с друзьями ее боялись. Первым начал называть ее ведьмой Роберт, и я не раз видел, как взрослые шарахались, словно боясь случайно до нее дотронуться. Ходили слухи, будто она виновата в таинственной гибели столетней магнолии, росшей перед средней школой Акации, и в исчезновении всех уток с пруда в Мердок-парке. И хотя никто из наших родителей в это не верил, мы все искренне верили, как, думаю, и многие другие.

Я прошел мимо ведьмы по противоположной стороне улицы, уставившись в тротуар, чтобы ненароком не встретиться с ней взглядом, а потом свернул на Ломиту и, не в силах больше сдерживать возбуждение, припустил к дому прямо по лужайкам, перепрыгивая через невысокие кусты. Вот прибегу домой, достану из папки новую ручку и лист почтовой бумаги и напишу письмо Киоко Йосицуми!

Мой план рухнул, когда, промчавшись мимо соседских олеандров, я увидел на нашей подъездной дорожке машину. Отец рано вернулся с работы.

Я притормозил и уже собрался отступить за олеандры, как вспомнил, что родители наверняка сидят в гостиной и уже увидели меня в окно. Я понуро побрел к двери.

Мой отец был похож на Чака Макканна. Ну, вы наверняка помните парня из старой рекламы дезодорантов. У него с приятелем из соседней квартиры на поделенном пополам экране общая аптечка. Приятель грустный, а этот идиот вечно пританцовывает и приговаривает: «Одно нажатие, и свежесть на весь день гарантирована!»

Правда, мой папаша был не веселым, дружелюбным парнем, а жалким старым ублюдком, управленцем среднего звена в «Автоматик интерфейс», ненавидевшим свою работу и вымещавшим злобу на своей семье. Мне всегда казалось, что он был бы гораздо счастливее, если бы я вообще не появился на свет.

А моя мать была чистокровной сукой. Одной из тех тощих, озлобленных женщин, которые обычно много времени проводят в церкви. Только моя мать в церковь никогда не ходила.

Я так и не смог понять, почему мои родители поженились. Они точно не любили друг друга. Черт побери, по-моему, они даже никогда друг другу не нравились. Я не могу припомнить, чтобы за все те годы, что я прожил дома, они хоть раз обнялись или поцеловались или проявили хотя бы чуточку привязанности. Их разговоры почти всегда сводились к взаимным обвинениям и упрекам.

Скорее всего, мамаша от него залетела, вот они и поженились.

С братом Томом, который был на три года меня старше, я не общался; видел его за завтраком и ужином, вот, пожалуй, и все. Случайно столкнувшись на улице, мы делали вид, что не знакомы, и это нас обоих вполне устраивало.

Том учился посредственно, но был прекрасным спортсменом, футбольной и баскетбольной звездой, что никоим образом не могло опозорить родителей. Я же был неумехой, неудачником, придурком без особых талантов или способностей, которого интересовали лишь телевизор да общение с приятелями. Родители относились ко мне с неодобрением и почти полным равнодушием, а я старался как можно реже попадаться им на глаза.

Я по привычке проскользнул на кухню через боковую дверь, выхватил из банки горсть батончиков «Орео», в общем, вел себя так, будто и не видел на дорожке отцовский «форд торино».

Мать сидела за столом и листала каталог.

— Как в школе? — безразлично спросила она.

— Прекрасно, — привычно откликнулся я.

Отца нигде не было видно, и я занервничал. Когда он не валялся на диване, вперившись в телеэкран, или не сидел за кухонным столом с банкой пива, самозабвенно ругаясь с матерью, то ошивался в другой части дома, а это сулило неприятности. Я помню, как однажды отец решил обыскать комнату Тома и нашел спрятанную под кроватью стопку «Плейбоев». К моменту возвращения Тома папаша перевернул всю комнату вверх дном, тщетно пытаясь найти еще какую-нибудь контрабанду. Заперев дверь, он отчитывал Тома целый час, пока тот не разревелся, а потом на целый месяц лишил его прогулок и запретил слушать музыку и смотреть телевизор.