Известный испанский режиссер Л.Бунюэль испытал огромноевлияние произведений Сада. На примере Бунюэля мы убедимся в магическом воздействиикниг Сада: «Я любил Сада. Мне было более двадцати пяти лет, когда в Париже явпервые прочитал его книгу. Книгу „Сто двадцать дней Содома“ впервые издали вБерлине в небольшом количестве экземпляров. Однажды я увидел один из них уРолана Тюаля, у которого был в гостях вместе с Робертом Десносом. Этотединственный экземпляр читал Марсель Пруст и другие. Мне тоже одолжили его. Доэтого я понятия не имел о Саде. Чтение весьма меня поразило. В университетеМадрида мне практически были доступны великие произведения мировой литературы —от Камоэна до Данте, от Гомера до Сервантеса. Как же мог я ничего не знать обэтой удивительной книге, которая анализировала общество со всех точек зрения —глубоко, систематично — и предлагала культурную „tabula rasa“. Для меня это былсильный шок. Значит в университете мне лгали… Я тотчас пожелал найти другиекниги Сада. Но все они были строжайше запрещены, и их можно было обнаружитьтолько среди раритетов XVIII века. Я позаимствовал у друзей „Философию вбудуаре“, которую обожал, „Диалог священника и умирающего“, „Жюстину“ и„Жюльету“… У Бретона был экземпляр „Жюстины“, у Рене Кревеля тоже. КогдаКревель покончил с собой, первый, кто пришел к нему, был Дали. Затем ужепоявились Бретон и другие члены группы. Немного позднее из Лондона прилетелаподруга Кревеля. Она-то и обнаружила в похоронной суете исчезновение „Жюстины“.Кто-то украл. Дали? Не может быть. Бретон? Абсурд. К тому же у него был свойэкземпляр. Вором оказался близкий Кревелю человек, хорошо знавший его библиотеку»[4]

«Эротизм выступает у Сада в качестве единственного надежногосредства общения», — считает С. де Бовуар, а Камю констатирует: «Сад зналтолько одну логику — логику чувств»[5]. Действительно, Сад вовсех своих творениях проповедует чувственную модель любви. В частности, Жюльеттаявляется олицетворением комплекса «Мессалины». Этот комплекс присущ женщинестрастной, чувственной, сексуально возбудимой, предъявляющей повышенныеэротические требования к партнеру, меняющей партнеров, оргаистической[6]. Секс в современной культуре стал иным, он на пороге новыхизменений. Освобождение Эроса, по мнению Г. Маркузе, ведет к освобождениючеловечества, а сексуальная близость облагораживается любовью. Поэтомусовременная культура должна пройти через проблематику Сада, вербализироватьэротическую стихию, определить логику сексуальных фантазий.

Р.Рахманалиев

Вступление. — Жюстина брошена на произвол судьбы

Шедевром философии явилась бы книга, указующая средства,коими пользуется фортуна для достижения целей, которые она предназначаетчеловеку, и сообразно этому предлагающая некоторые формы поведения, кои научатэто несчастное существо о двух ногах шагать по тернистому жизненному пути, дабыизбежать капризов этой самой фортуны, которую поочередно называли Судьбой,Богом, Провидением, Роком, Случайностью, причем все эти имена, без исключения,настолько же порочны, насколько лишены здравого смысла и не дают уму ничего,кроме непонятных и сугубо объективных мыслей.

Если же несмотря на это случается, что, будучи исполненыпустого, смешного и суеверного уважения к нашим абсурдным общепринятымусловностям, мы встречаемся лишь с терниями там, где злодеи срывают толькорозы, разве не естественно, что люди, от рождения порочные по своему внутреннемуустройству, вкусу или темпераменту, приходят к убеждению, что разумнеепредаться пороку, нежели сопротивляться ему? Не имеют ли они достаточных, хотябы внешне, оснований заявить, что добродетель, как бы прекрасна она ни быласама по себе, бывает тем не менее наихудшим выбором, какой только можносделать, когда она оказывается слишком немощной, чтобы бороться с пороком, ичто в совершенно развращенный век наподобие того, в котором мы живем, самоенадежное — поступать по примеру всех прочих? Уж если на то пошло, не имеют лилюди, обладающие более философским складом ума, права сказать, вслед за ангеломИезрадом из «Задига"[7], что нет такого зла, которое непорождало бы добро, и что, исходя из этого, они могут творить зло, когда имзаблагорассудится, поскольку оно в сущности не что иное, как один из способовделать добро? И не будет ли у них повод присовокупить к этому, что в общемсмысле безразлично, добр или зол тот или иной человек, что если несчастьяпреследуют добродетель, а процветание повсюду сопровождает порок, поскольку всевещи равны в глазах природы, бесконечно умнее занять место среди злодеев,которые процветают, нежели среди людей добродетельных, которым уготовано поражение?

Не будем более скрывать, что именно для подтверждения этихмаксим мы собираемся представить на суд публики историю жизни добродетельнойЖюстины. Необходимо, чтобы глупцы прекратили восхвалять этого смешного идоладобродетели, который до сих пор платил им черной неблагодарностью, и чтобы людиумные, обыкновенно в силу своих принципов предающиеся восхитительным безумствампорока и разгула, утвердились в своем выборе, видя убедительнейшиесвидетельства счастья и благополучия, почти неизменно сопровождающие их наизбранном ими неправедном пути. Разумеется, нам неприятно описывать, с однойстороны, жуткие злоключения, обрушиваемые небом на нежную и чувствительнуюдевушку, которая превыше всего ценит добродетель; с другой стороны, неловкоизображать милости, сыплющиеся на тех, которые мучают или жестоко истязают этусамую девушку. Однако литератор, обладающий достаточно философским умом, чтобыговорить правду, обязан пренебречь этими обстоятельствами и, будучи жестоким всилу необходимости, должен одной рукой безжалостно сорвать покровы суеверия,которыми глупость человеческая украшает добродетель, а другой бесстрашнопоказать невежественному, вечно обманываемому человеку порок посреди роскоши инаслаждений, которые его окружают и следуют за ним неотступно.

Вот какие чувства движут нами в нашей работе, ируководствуясь вышеизложенными мотивами и употребляя самый циничный язык всочетании с самыми грубыми и смелыми мыслями, мы собираемся смело изобразитьпорок таким, какой он есть на самом деле, то есть всегда торжествующим иокруженным почетом, всегда довольным и удачливым, а добродетель тоже такой,какой она является — постоянно уязвляемой и грустной, всегда скучной инесчастной.

Жюльетта и Жюстина, дочери очень богатого парижскогобанкира, четырнадцати и пятнадцати лет соответственно, воспитывались в одном иззнаменитейших монастырей Парижа. Там у них не было недостатка ни в советах, нив книгах, ни в воспитателях, и казалось, их юные души сформировались в самойстрогой морали и религии.