— Клянусь, мне все равно, что вы будете делать;конечно, есть возможности поправить это, но вы не хотите ими воспользоваться.

И эти слова стали последней вспышкой света в стольпроницательном мозгу, какой имела Жюстина.

— Но мадам, я могу работать, — ответиланесчастная, вновь залившись слезами, — кто сказал, что кроме преступленияу обездоленных нет иного средства выжить?

— Клянусь честью, сегодня лучшего средства несуществует. Что вы будете получать в услужении? Десять экю в год, так как высобираетесь прожить на эти деньги? Поверьте мне, милочка, даже служанкивынуждены прибегать к распутству, чтобы содержать себя, я каждый деньсталкиваюсь с такими; осмелюсь заметить, что вы видите перед собой одну изсамых удачливых сводниц в Париже, не проходит и дня, чтобы через мои руки непроходило от двадцати до тридцати девушек, и это ремесло приносит мне… впрочем,один Бог знает сколько. Я уверена, что во Франции нет другой женщины моейпрофессии, дела которой шли бы так хорошо, как мои.

— Посмотрите, — продолжала она, рассыпая на столеперед глазами несчастной девочки пять или шесть сотен луидоров и драгоценностиприблизительно на такую же сумму, — вот шкаф, набитый самым прекраснымбельем и роскошными платьями, и всем этим я обязана только распутству, котороевас так страшит. Черт побери, моя девочка, сегодня нет иного столь же надежногоремесла, кроме проституции, так послушайте меня и сделайте этот шаг… И потомДюбур — достойный и добрый мужчина, по крайней мере он не лишит васдевственности; он больше не занимается серьезными делами, да и чем он мог бысношаться? Несколько легких шлепков по заднице, несколько таких же легкихпощечин. А если вы будете хорошо вести себя с ним, я познакомлю вас с другимимужчинами, которые менее, чем за два года, при вашем возрасте и вашей фигурке,да еще если вы прибавите к этому учтивость, дадут вам возможность вестиприличную жизнь в Париже.

— У меня нет таких смелых планов, мадам, —отвечала Жюстина. — И мечтаю я вовсе не о богатстве, тем более, если занего надо платить своим счастьем. Я хочу просто жить, и человеку, который дастмне средства к жизни, я окажу любые услуги, позволительные в моем возрасте, атакже самую теплую признательность. Увы, мадам, коль скоро вы так богаты,снизойдите к моему горю. Я не смею попросить в долг такую крупную сумму, какуюя потеряла в вашем доме, дайте мне только один луидор, пока я не найду местаслужанки, и будьте уверены, я вам верну его из первого же жалованья.

— Я не дам тебе и двух су, — сказала мадам Дерош,радуясь тому, что благодаря ее злодейству ее жертва оказалась в стольбедственном положении, — вот именно: даже двух су! Я предлагаю тебе способзаработать деньги, так прими мой совет или отправляйся в дом призрения! Междупрочим, господин Дюбур — один из администраторов этого заведения, и ему будетнетрудно пристроить тебя туда.

Здравствуй, моя милая, — продолжала жестокосерднаяДерош, обращаясь к вошедшей высокой и красивой девушке, которая без сомненияпришла, в поисках клиента, — а тебе, девочка, я скажу до свидания… Итак,завтра тебя ждут деньги или тюрьма.

— Хорошо, мадам, — произнесла Жюстина сквозьслезы, — сходите к Дюбуру. Я вернусь к нему, потому что вы дали слово, чтоон не причинит мне зла; да, я вернусь, этого требует мое несчастье, но помните,мадам, сгибаясь под ударом судьбы, я буду иметь хотя бы право всю свою жизньпрезирать вас.

— Наглая тварь, — сказала Дерош и прибавила,закрывая за ней дверь; — ты добьешься того, что я больше не будувмешиваться в твои личные дела. Но я не для тебя делаю это, таким образом мненаплевать на твои чувства. Прощай.

Нет нужды описывать ночь, полную отчаяния, которую провелаЖюстина. Искренне преданная принципам религии, целомудрия и добродетели,которые она, как говорят, впитала с молоком матери, Жюстина ни на мгновение недопускала мысли отказаться от них без жесточайших душевных страданий.Осаждаемая самыми печальными мыслями, в тысячный раз перебирая в голове,впрочем, безуспешно, все возможные способы выбраться из затруднений, незапятнав себя пороком, она нашла один единственный — поскорее убежать от мадамДерош, и именно в эту минуту хозяйка постучала в дверь..

— Спускайся вниз, Жюстина, — поспешно сказалаона, — ты будешь ужинать с одной из моих подруг и заодно поздравь меня судачей: господин Дюбур, которому я пообещала твое послушание, согласен принятьтебя.

— Но, мадам…

— Перестань разыгрывать из себя ребенка, шоколад готов,следуй за мной.

Жюстина спустилась вниз. Недаром говорят, что неосторожность— спутница несчастья, но Жюстина внимала только своим невзгодам. Кроме Дерош иЖюстины за столом сидела очень красивая женщина лет двадцати восьми. Женщинаблестящего ума и очень развращенного нрава, настолько же богатая, насколько любезная,столь же ловкая, сколько очаровательная, она, как мы скоро увидим, станет темсредством, которое с наибольшим успехом употребит Дюбур для того, чтобызавершить обращение нашей милой героини.

— Какая прелестная девочка, — начала мадамДельмонс, — и я искренне поздравляю того, кому выпадет счастье обладатьею.

— Вы очень любезны, мадам, — печально отозваласьЖюстина.

— Будет вам, радость моя, не стоит так краснеть;целомудрие — это детская причуда, от которой следует отказаться при достижениивозраста разума.

— О, я умоляю вас, мадам, — вступила в разговорДерош, — немного вразумить эту девочку. Она считает себя погибшей оттого,что я оказала ей услугу и нашла для нее мужчину.

— Боже мой, какая чепуха! — воскликнула мадамДельмонс. — Да вы должны быть бесконечно признательны этой женщине,Жюстина, и считать ее своей благодетельницей. Мне кажется, милая моя, у васпревратное представление о скромности, коль скоро вы считаете, что юной девушкенедостает этого качества, если она отдается тем, кто ее хочет. Воздержание вженщине — это никому не нужная добродетель, и никогда не вздумайте хвастатьтем, что вы придерживаетесь ее. Когда в вашем сердце вспыхнут страсти, выпоймете, что такой образ жизни для нас невозможен. Как можно требовать, чтобыженщина, изначально слабое существо, противилась соблазнам наслаждения,постоянно осаждающим ее? Как можно ее осуждать за то, что она не устояла, когдавсе, что ее окружает, маскирует цветами пропасть и манит в нее? Необманывайтесь, Жюстина: от нас требуют не добродетели, но только ее маски,стало быть, необходимо научиться притворству. Женщина, по-настоящему скромная,но имеющая репутацию легкомысленной и развратной, будет гораздо несчастливее,чем та, которая предается самому безудержному распутству, сохраняя при этом славучестной и добропорядочной дамы, поскольку, и я не устану это повторять, жертва,принесенная на алтарь добродетели, никому не приносит счастья, котороенемыслимо в условиях подавления естественных побуждений. К истинному счастьюведет видимость этой добродетели, и на это обрекли наш пол нелепые предрассудкимужчин. Примером тому, Жюстина, может служить моя собственная судьба. Я замужемуже четырнадцать лет и за это время ни разу не вызвала подозрений своегосупруга, и он готов поручиться жизнью за мою скромность и добродетельность,между тем как я окунулась в либертинаж в самые первые годы своего брака, исегодня в Париже нет женщины, развратнее меня; не проходит и дня без того,чтобы я не совокупилась с семью или восемью мужчинами, часто я развлекаюсь сразус тремя; нет в городе сводницы, которая не оказывала бы мне услуги; нет ниодного красивого самца, который не удовлетворил бы меня, однако же мой мужубьет каждого, кто осмелится усомниться в том, что его супруга целомудрена какВеста[8]. Абсолютная скрытность, лицемерие, доведенное досовершенства, лживость, граничащая с искусством — вот средства, которые мнепомогают, вот из чего состоит маска, которую осторожность надела на мое лицо икоторую я ношу перед людьми. Я распутна как Мессалина, а меня называютскромницей почище Лукреции, я — безбожница как Ванини , но в глазах окружающихя набожна как святая Тереза; я лжива как Тиберий, а меня в смысле правдивостисравнивают с Сократом; я неразборчива как Диоген, хотя сам Апиций[9]непредавался такому разврату, каким наслаждаюсь я. Одним словом, я обожаю всепороки и презираю все добродетели, но если ты спросишь обо мне моего мужа илимою семью, тебе скажут: «Дельмонс — ангел», хотя в действительности сам князьтьмы был меньше склонен к разврату.