— Ах сударь, такие принципы приведут к гибелинесчастных!

— Ну и что из того! На земле людей больше, чем нужно;главное, чтобы машина крутилась исправно, а для государства не имеет никакогозначения, если ее будут крутить немного больше или немного меньше рабочих рук.

— Так вы считаете, что дети будут уважать своегородителя, который так жестоко обращается с ними?

— Зачем родителю любовь детей, которые его стесняют?

— Тогда лучше было бы удавить нас в колыбели?

— Несомненно. Именно такой обычай существует во многихстранах; так поступали в Греции, так до сих пор поступают китайцы: тамнесчастных детей выбрасывают или предают смерти. Зачем оставлять жизнь такимсуществам, как вы, которые не могут больше рассчитывать на поддержку своихродителей, либо потому что они сироты, либо потому что те их не признают, икоторые поэтому являются тяжкой обузой для государства? Дегенератов, сирот,недоразвитых малышей следовало бы уничтожать сразу после рождения: первых ивторых потому что, не имея ни одной души, которая захочет или сможет заботитьсяо них, они сделаются для общества балластом и тяжкой обузой, третьих по причинеих абсолютной никчемности. И та и другая категории являются для общества чем-тонаподобие костных наростов, которые питаются соками здоровых органов, разлагаюти ослабляют их, или, если вам больше понравится такое сравнение, наподобиерастений — паразитов, которые, обвиваясь вокруг нормальных растений, разрушаютих и используют в качестве своей пищи. Каким вопиющим заблуждениемпредставляются мне милости, питающие это отребье… то же самое можно сказать обэтих домах призрения, богато обставленных, которые по чьей-то нелепой прихотистроят для немощных, как будто род человеческий настолько уникален и ценен, чтонеобходимо сохранять его вплоть до самого ничтожного существа; как будто нетбольше людей на свете и как будто для политики и природы выгоднее их беречь,чем уничтожать.

При этом Дюбур, распахнув халат, который прикрывал егодвижения, продемонстрировал Жюстине, что он уже начал извлекать какое-тонаслаждение из маленького высохшего и почерневшего инструмента, который такдолго теребила его рука.

— Ну довольно, — резко заявил он, — довольноразговоров, в которых ты ничего не смыслишь, и хватит жаловаться на судьбу,когда только от тебя зависит исправить ее.

— Но какой ценой, святое небо!

— Самой умеренной, потому что тебе надо толькораздеться и немедленно показать мне, что скрывается под твоими юбками… Уж,конечно, весьма худосочные прелести, которыми нечего гордиться и нечего ихберечь. Делай, что тебе говорят, черт побери! Я больше не могу, я хочу видетьтело; сейчас же покажи мне его, иначе я рассержусь.

— Но, сударь…

— Глупое создание, безмозглая сучка, неужели тывоображаешь, что я буду с тобой церемониться больше, чем с другими!

И с гневом поднявшись, он забаррикадировал дверь и бросилсяна Жюстину, которая буквально истекала слезами. Развратник слизывал их… глоталэти бесценные слезинки, которые, должно быть, представлялись ему росой налепестках лилии или розы; затем, одной рукой задрав ее юбки, он скрутил имируки Жюстины, а другой впервые осквернил красоту, какой давно не создавалаприрода.

— Мерзкий человек! — закричала Жюстина, вырываясьиз его лап одним отчаянным движением. — Жестокий человек! —продолжала она, поспешно отпирая засовы и крикнув с порога: — Пусть небокогда-нибудь накажет тебя так, как ты этого заслуживаешь, за твою мерзость ибесчеловечность! Ты не достоин ни этих богатств, которые ты употребляешь натакие отвратительные дела, ни даже воздуха, которым ты и дышишь только длятого, чтобы загадить его своей жестокостью и своим злодейством.

И она убежала. Вернувшись к себе, несчастная поспешилапожаловаться своей хозяйке на прием, оказанный ей человеком, к которому тапослала ее. Но каково было ее удивление, когда бессердечная женщина осыпала ееупреками вместо того, чтобы утешить!

— Бедная дурочка, — рассердилась хозяйка, —ты что же, воображаешь, будто мужчины настолько глупы, чтобы раздаватьмилостыню маленьким попрошайкам вроде тебя, не требуя ничего за свои деньги?Господин Дюбур еще слишком мягко обошелся с тобой, пусть меня заберет дьявол,если на его месте я бы отпустила тебя, не утолив своего желания. Но коли ты нехочешь воспользоваться помощью, которую тебе предлагала моя благодетельнаянатура, устраивайся, как тебе нравится. Кстати, за тобой должок: сейчас жевыкладывай денежки, или завтра пойдешь в тюрьму!

— Сжальтесь, мадам!

— Как же: сжалиться! От жалости сдохнешь с голоду. Тебястоило бы проучить хорошенько, ведь из пяти сотен девчушек вроде тебя, которыхя приводила к этому уважаемому господину с тех пор, как я его знаю, ты перваясыграла со мной такую шутку… Какое это бесчестье для меня! Этот честнейшийчеловек скажет, что я не гожусь для работы, и он будет прав… Ну хватит, хватит,мадемуазель, возвращайтесь к Дюбуру: надо его ублажить; вы должны принести мнеденьги… Я увижусь с ним, предупрежу его и, если смогу, заглажу ваши глупыепромахи; я передам ему ваши извинения, но только ведите себя лучше, чемсегодня.

Оставшись одна, Жюстина погрузилась в самые печальныеразмышления… Нет, твердила она себе, беззвучно плача, нет, я, конечно, невернусь к этому распутнику. Я не совсем еще обездолена, мои деньги почтинетронуты, мне их хватит надолго; а к тому времени я, может быть, найду болееблагородные души, более мягкие сердца. Когда она подумала об этом, первымпобуждением Жюстины было посчитать свои сокровища. Она открывает комод… и, онебо! — деньги исчезли!.. Осталось только то, что было у нее в карманах —около шести ливров. «Я погибла! — вскричала она. — Ах! Теперь мнеясно, кто нанес этот подлый удар: эта коварная женщина, лишая меня последнихденег, хочет принудить меня броситься в объятия порока. Но увы, — продолжалаона в слезах, — разве не очевидно, что у меня не остается другого средствапродлить свою жизнь? В таком ужасном состоянии возможно этот несчастный иликто-нибудь другой, еще более злой и жестокий, будет единственным существом, откого я могу дождаться помощи?» Жюстина в отчаянии спустилась к хозяйке.

— Мадам, — сказала она, — меня обокрали; этосделано в вашем доме, деньги взяли из вашего комода. Увы, взяли все, что у менябыло, что осталось от наследства моего бедного отца. Теперь, когда у меняничего нет, мне остается лишь умереть. О мадам, верните мне деньги, заклинаювас…

— Ах вы наглая тварь, — оборвала ее мадамДерош, — прежде чем обращаться ко мне с подобными жалобами, вам следовалобы получше узнать мой дом. Так знайте же, что он пользуется у полиции настолькохорошей репутацией, что за одно лишь подозрение, которое вы на меня бросили, ямогла бы наказать вас сию же минуту, если бы захотела.

— Какое подозрение, мадам? У меня нет никакихподозрений: я всего лишь обратилась к вам с жалобой, которая вполне уместна вустах несчастной сироты. О мадам, что мне теперь делать, когда я потерялапоследние деньги?