Он сделал слабое движение головой, и Оливье только сейчасувидел двух женщин, стоявших на коленях в снегу и с мольбой простиравших руки кнему, будто к последней надежде. Точнее говоря, простирала руки одна –немолодая, схожая с умирающим юношей тем сходством, какое бывает только уматери и сына. Ее глаза, столь же яркие, столь же выразительные, были наполненыслезами, которые неостановимо скатывались на увядшие щеки. Ее руки, протянутыек Оливье, дрожали, а губы безостановочно твердили одно:

– О сударь! Сударь…

Вторая женщина сидела в снегу, понурясь, однако не плакала,словно окаменела от скорби. Из-под ее капора выбивались золотисто-рыжие пряди,и Оливье невольно подобрался в седле, когда по нему скользнули самые прекрасныесиние глаза, какие ему только доводилось видеть. Впрочем, молодая женщина едвали замечала Оливье – она устремила безучастный взор куда-то вдаль, туда, гдекорчился придавленный деревом солдат, испускавший душераздирающие вопли. Нолицо ее по-прежнему оставалось безучастным, как если бы в мире не осталосьничего более, что могло бы ее взволновать или напугать.

Оливье видел, что смерть – повсюду, и понимал, что до него влюбой миг может дотянуться ее неумолимая десница, а потому решил, что медлитьболее не должен. И все-таки глаза раненого жгли его сердце, его совесть… и он,мысленно попросив прощения у бога, выхватил один из своих пистолетов (Оливьевсегда держал оружие заряженным, ибо казаки Платова не имели обыкновенияпредупреждать о своем появлении заранее) и рукоятью вперед подал егонесчастному.

Немолодая женщина дико вскрикнула:

– Фабьен! О Фабьен!..

Больше она ничего не успела сказать, ибо черные глаза юношисверкнули дикой радостью, и он пустил себе пулю в висок с проворством поистинезамечательным у человека штатского, каким он, несомненно, являлся, судя поодежде и повадкам.

В это мгновение ядро ударило в землю совсем рядом, и коньОливье, сделав безумный прыжок, унес своего хозяина на изрядное расстояние отстрашного места.

Оливье не хотел оборачиваться, но все-таки обернулся.

Юноша лежал навзничь, тут же простерлась его мать. Оба былиприсыпаны снегом и вывороченной землей, как будто похороненные рядом. А молодаяженщина все так же сидела в сугробе, безучастно глядя вдаль, в этот заснеженныйроссийский простор, в котором теряется все: и города, и люди, и русские, ифранцузы, и смерть, и жизнь…

«Как поется в песне, все со временем проходит!» – успел ещеподумать Оливье де ла Фонтейн, и веер нового взрыва милосердно закрыл от негоэту картину.

* * *

Маман отчаянно рыдала, уткнувшись в мертвое тело, а Анжельпо-прежнему смотрела вдаль. Боже мой, вот и нет Фабьена… а как же его любовь,которая, как он клялся, будет жить вечно? Ах, и она умерла давно, давно…замерзла где-нибудь под копной, где они ночевали, или в крестьянской курнойизбе, или в сарае. Анжель не любила мужа, и сейчас вместо скорби оначувствовала облегчение, как будто судьба сняла с нее ношу, которая была ей непо плечу. Умом она понимала, что вечно должна быть благодарна мужу и его маман,спасшим ее от толпы разъяренных русских; и вообще Фабьен был хороший, добрыйчеловек, но Анжель понимала, что для любви-власти он оказался слаб, что эталюбовь уничтожила в нем все доброе и светлое, превратила его в тирана, всякоедвижение, всякое действие которого было направлено к одному: утвердить надАнжель свою волю – словами, постелью, даже побоями. Фабьен не выносил, когдаона вдруг погружалась в свою отрешенную задумчивость, и если надо былоотхлестать жену по щекам, чтобы привести ее в себя, он пускал в ход руки безраздумий – с молчаливого благословения маман, чьи черные глаза сияли еще ярче,когда она видела страдания Анжель.

Но почему, за что? Иногда Анжель думала, что, наверное,чем-то крепко досадила этим двоим – иначе с чего бы им так сладострастно мститьей? Может быть, она долго мучила Фабьена отказами, прежде чем согласилась выйтиза него, или противоречила свекрови, или, сохрани бог, изменяла мужу? Онаиногда, не выдержав издевок и побоев, спрашивала в слезах:

– Pourquoi? Pourquoi? [1] – Но Фабьен не отвечал, хотя могбы сказать что угодно, Анжель все приняла бы на веру: ведь все ее знания опрошлом исчерпывались рассказами Фабьена и его маман. Сама она помнила себялишь месяц… ну, от силы полтора, и поскольку все, происходившее с ней отрождения до того дня, как она обнаружила себя устало бредущей в глухой степи,под туманным октябрьским небосклоном, кануло в некую черную бездну, Анжельиногда казалось, что она и живет-то на земле всего-то несколько недель, а недвадцать один год, как уверяли муж и его маман.

Судя по их рассказам, они были французы, некогда нашедшие вРоссии приют от ужасов революции, но не утратившие связи с родиной и всегдамечтавшие вернуться туда. Однако злые, жестокие русские чинили им в томвсяческие препятствия и однажды даже похитили Анжель, изнасиловав ее. Послеэтого она и лишилась памяти. Их жизнь подвергалась опасности, поэтому ониночью, под покровом темноты, бежали в чем были из города, где жили (один разАнжель сказали его название, да разве возможно было запомнить этот варварскийнабор звуков?!), и долго скитались, пока не добрались до французской армии,расквартированной в русской столице. Однако бог войны оказался к нимнемилостив: Москва сгорела, удача перешла на сторону врага,армия-победительница спешно отступала, вернее, бежала… и графиня д’Армонти ссыном и невесткою пополнили ряды французских беженцев, рискнувших погрузиться вбесконечные российские просторы, чтобы отыскать путь во Францию – или умереть.

Сначала для Анжель это было дико: полная тьма позади, мглавпереди, а настоящее страшно и неопределенно. Она плакала, металась, пытаясьобрести себя, пытаясь понять, почему так холодно и одиноко сердцу возле двухэтих самых близких для нее людей, но на этот вопрос они ответить не могли, хотяна всякий другой ответ был готов без задержки.

– Почему я так плохо говорю на родном языке, что поначалупопутчики даже с трудом меня понимали? – удивлялась Анжель, и ей поясняли, чтородители Анжель, причинившие множество бед графине д’Армонти, давно умерли (этобыл ответ на второй ее вопрос: неужели она была одна на всем свете, пока невышла за Фабьена?), а ее взяла на воспитание русская семья; людиневежественные, не заботившиеся о воспитании Анжель, они были рады сбыть ее,бесприданницу, с рук, когда за нее посватался Фабьен.