сосуществовать в аквариуме по воле человека. Замкнутая система чрезвычайно ранима, а для поддержания баланса стоит уделить лишь немного внимания, создать условия для её развития и процветания, и от благополучного аквариума не оторвать глаз. Для кого-то аквариум является предметом интерьера, некоторые покупают его детям, ради забавы, вместо собаки. Для меня аквариум — это зеркало своих успехов и неудач, возможность отвлечься от навалившейся рутины, или напротив, детально обдумать последние события, уставившись в него. Сквозь стёкла аквариума я вижу отражение и нашей жизни. Родная мне Колыма, да и другие островки северо-востока России, являются замкнутой системой, полностью зависящей от внешних ресурсов и не способной к автономности, сегодня представляет собой эдакий заброшенный аквариум, окружённый мутным стеклом, в который заглядывают всё реже и реже. Некогда цветущий сад покрывают водоросли, а яркие рыбы превращаются в бесцветных существ. Красота, созданная десятки лет назад, разрушается на глазах, а новых условий для развития и процветания не создаётся. Не дают необходимого, не до излишеств! Север становится местом временного пребывания, как банка для передержки рыб. Трудоспособное население в поисках лучших условий покидает регион, и молодёжь не возвращается после учёбы. Не едет больше народ сюда ни за туманом, ни за запахом тайги. В городе не найти людей на рабочие специальности, что говорить о посёлках! А ведь когда-то жизнь на севере была сродни яркому, цветущему тропическому аквариуму, когда ему уделяли должное внимание.

Живущий здесь

Было тихое туманное июльское утро. Настолько тихое, что треск поломанной ветки в зарослях за рекой прозвучал для меня как выстрел. Никого, кроме медведя, там быть не могло, и я приготовился к встрече косолапого, сняв с плеча ружьё. Нет, я не стрелял в них, особой нужды в этом не было, выстрел в воздух прекрасно их выпроваживал. Лето девяносто пятого года я жил на землях медвежьего заказника в устье реки Аралиханджа и встречался с ними по несколько раз на день. Речку шириной в семь метров взрослый медведь преодолевал в три прыжка и мог в мгновение оказаться передо мной. Все ямы в реке были заполнены поднимающейся на нерест горбушей и кетой, поэтому большинство мишек пребывали в сытости и агрессии ко мне не проявляли, лишь для порядка пофыркивали на близко подходивших к ним собак. Большинство, кроме двух крупных взрослых самцов и одной мамки с тремя маленькими медвежатами, они при каждой встрече сразу показывали, кто здесь хозяин. Самцы угрожающе выпрыгивали из-за укрытий и вставали на задние лапы, защищая свою территорию, а самка, почуяв меня издали, начинала громко кричать, созывая медвежат к себе, и недовольно уркая, уводила их на безопасное расстояние, впрочем, она реагировала так и на своих сородичей. Из стланиковых зарослей продолжал доноситься шум, кто-то медленно приближался ко мне, и моё волнение нарастало. «И собаки далеко ушли», — подумал я, продолжая пристально всматриваться в заросли на противоположном берегу, желая увидеть кого угодно, кроме медведя.

Три недели назад к берегу в устье реки пристала моторная лодка с двумя женщинами. Надо сказать, что это была единственна встреча с людьми за прошедший месяц. Приходили две американки, что работали в научном посёлке в тридцати километрах от меня, они изучали белоплечих орланов. Красивая и грозная птица гнездится на берегах полуострова Кони, и наблюдать за ней приезжают учёные разных стран, рядом с моим станом было два их гнезда. Я не раз видел, как охотятся орланы, они с лёгкостью выхватывают из воды крупных пятикилограммовых кетин, и даже взрослые лайки, издали завидев парящего над морем хищника, боялись его, не отходя от моих ног. Встреча с орнитологами была очень короткой, они осмотрели гнёзда, и, расстроившись пропажей одного птенца, ушли той же водой, не оставшись даже на чай.

— Не стрельни в меня, — услышал я с того берега реки. Сквозь пушистые ветки кедрового стланика я увидел человека, выбирающегося на берег. Невысокий щупленький мужичок, одетый в большую, не по размеру, потрёпанную коричневую замшевую куртку, самошитые штаны из грубого брезента и стоптанные до белёсых заломов кирзовые сапоги. За плечами у него был маленький, выгоревший на солнце брезентовый рюкзак, из которого торчало топорище, ружья при нём не было. По перекату, перепрыгивая с камня на камень, он перебрался на мой берег реки.

— Ты откуда взялся? — спросил я.

— Живу я здесь! — сказал он.

— Где здесь, где живёшь? — в недоумении спросил я.

— Здесь везде, это земля моих предков! — ответил он гордо.

Он подошёл ко мне, и я протянул ему руку в приветствии. Его маленькая ладонь была не видна в моей, но рукопожатие было по-мужски крепким. Смуглый, неопределённого возраста мужчина из коренных национальностей, с копной чёрных, давно не стриженых волос. Под левым глазом его широкого лица зиял большущий синяк, был слышен запах вчерашнего застолья.

— Меня зовут Пётр, а тебя как величать? — спросил я, нарочито начиная на «ты».

— Иван, мужиков в моём селе так часто называли, — ответил он.

— И где это тебе так досталось, кто у нас тут чукчей бьёт!? — поинтересовался я.

— Да погодники, я у них лодку чинил, сами напоили, а потом по лицу, — ответил он грустно, с досадой. И тихо добавил: — Я не чукча, я ительмен! — А я про себя подумал, что, к своему стыду, раньше и не слышал о такой национальности.

Я пригласил его в дом и предложил вчерашней ухи. Несмотря на похмелье, Иван быстро съел большую тарелку и от добавки не стал отказываться. За едой он спросил, может ли остаться у меня на несколько дней для заготовки рыбы в дорогу, сказал, что поможет мне за это по хозяйству. Я согласился, без каких-либо обязательств. Весь оставшийся день я донимал его всякими вопросами. Мне было очень интересно больше узнать о его жизни, ведь раньше мне не довелось встречаться с такими людьми. Нет, я много раз общался с представителями разных коренных народов Колымы и Чукотки, и во время учёбы, и на работе, но они все были городскими во втором и третьем поколении. Иван же, после школы-интерната, всю свою сознательную жизнь работал в оленеводческих бригадах и в полевых бригадах геологов, и городом называл посёлок Эвенск, куда его возили получить паспорт. Он с гордостью предъявил его мне, бережно завёрнутый в газету и пакет из-под соли «Экстра», весь мятый и в разводах паспорт советского образца без российского вкладыша. Я, смеясь, сказал ему:

— Такого государства-то уже нет.

На что он ответил:

— Государства, может, и нет, а гражданин этого государства есть!