– Домашнюю работу?

– В смысле, о чём?

– Мне нужно написать что-то об историческом… контексте, кажется, «Зова предков». То есть, о золотой лихорадке в Юконе. Это на северо-западе Канады, в конце девятнадцатого века. – Я постучал по лбу указательным пальцем. – Там ничего не остаётся.

Её лицо оставалось бесстрастным.

– Я не дебил, честно.

Она захлопнула дверь перед моим носом. Музыка выключилась, дверь открылась, и Дебс пронеслась мимо меня. Как мне показалось, в ярости.

– Спасибо, – сказал я, спускаясь за ней.

Она сидела рядом со мной на диване поджав ноги и ничего не говоря, то заглядывая мне через плечо, то читая свою книгу (Эмили Бронте).

Почему-то слова начали проникать в мой мозг. Не без труда, но они пробивались. Будто мой мозг снова начал работать, как старый часовой механизм, работающий несмотря на грязь. Я писал одно за другим несвязные предложения в тетради, пока, сорок минут спустя, задание не было выполнено.

– Спасибо, – сказал я.

Дебс не ответила. Она всё ещё сидела на диване, поджав под себя ноги и глядя мне через плечо. Её рука лежала на моей.

– Тогда давай, – она протянула ладонь.

Она положила ноутбук на кофейный столик, а потом присела у печки. Её майка немного задралась, открывая спину с чётко видными позвонками. Дверца печки с лязгом закрылась.

– Ты рассказывала кому-нибудь в школе про моих родителей? – спросил я.

Она обернулась через плечо.

– Что?

– Меня начали называть Смертником.

Её лицо скривилось.

– Выродки! – её внимание переключилось куда-то ещё, потом снова на меня. – Кому ещё ты про них рассказал?

– Стиву Скотту.

Она усмехнулась.

– Ну вот тебе и ответ.

Она повернулась обратно и уставилась на янтарное пламя.

Какое-то время мы смотрели на них вместе.

– Волк вышел на дорогу, – сказал я. – Из-за него случилась авария.

Она снова повернулась.

– Мой папа пытался объехать его, и мы разбились.

Её лицо изменилось. Недовольство исчезло из глаз, они стали влажнее.

– Мы… перевернулись. Я видел… маму и папу, понимаешь? – мой голос сорвался. Я слышал, как огонь поглощает дерево. – Потом пришли люди.

Она надавила на свою ступню большим пальцем. Молчание слишком затянулось.

– Почему ты всегда одна в школе? – спросил я.

Она подтянула колени к груди и положила щёку на одно колено. Выражение её лица вдруг стало отвлечённым.

– У меня с ними ничего общего, – сказала она, будто бы в полусне.

Тишину, долгую тишину нарушил звук двигателя, поднимающегося по холму.

– Это мой папа.

Она встала и запрыгнула в кресло, положила руки на подлокотники и сложила пальцы пирамидкой.

– Он тебе понравится, – сказала она ехидно.

Вскоре открылась задняя дверь. Почти тут же в дверь гостиной открылась, и чёрная пастушья собака улеглась у кресла. У неё на глазу было белое пятно. Потом вошёл отец Дебс: безумный фермер в очках с толстыми линзами и с красным от холода носом.

– Ты! – сказал он и перевёл взгляд на Дебс. – Это твой друг?

– Да, – она скрестила руки в защитном жесте. – И что?

Я не был уверен, всерьёз ли она назвала меня другом. Скорее, она сказала это чтобы позлить отца. Но всё равно это было приятно слышать.

– Должен был догадаться, – он потянул носом и снял свою брезентовую куртку. Потом наклонился, чтобы развязать ботинки. – Волчий дружок, вот он кто.

– Я не дружу с волками.

Он медленно выпрямился.

В наступившем молчании он смерил меня семейным неодобрительным супервзглядом Бенедиктов, потом начал двигаться. Резко, почти агрессивно вышел из комнаты.

– Он останется на ланч! – крикнула Дебс ему вслед.

Она встала, закрыла дверь и снова села.

Дверь распахнулась.

– Раз он остаётся, то вы оба будете помогать.

Дебс скривила рот и закатила глаза к небу.

– Какая тяжёлая жизнь, – сказал её отец. – Потрудись принести овощи, если только это не испортит твоему величеству воскресенье.

Глубоко вздохнув, Дебс выбралась из кресла, и мы вышли на грязное заднее крыльцо.

– Держи, – сказала она, протягивая мне картошку, морковь, пастернак, лук и цветную капусту.

Отец Дебс склонился над раковиной на кухне и тёр лицо. Он вытерся кухонными бумажными полотенцами, скомкал их и бросил в корзину с такой силой, будто играл ими в боулинг.

Дебс вместе с ним ходила по кухне, расчищала поверхности, доставала приборы, мыла. Печь так сильно нагревала кухню, что окно запотело.

– Сколько волков убил сегодня, пап?

– Одного или двоих.

– Он думает, что на холмах завёлся волк, – пояснила мне Дебс.

– Он там точно есть, без сомнения.

– Все думают, что ты сбрендил, папа.

– С каких пор тебя волнует, кто там что думает? Вот он мне верит, – отец Дебс указал на меня ножом для овощей.

– У него есть имя, знаешь ли, – сказала Дебс.

Её отец смотрел на меня. У него лучше всех получалось странно замирать.

– Люк, – сказал я.

– Он мне точно верит, да, – сказал её отец и развернулся, чтобы порезать овощи.

Дебс покрутила пальцем у виска.

Машина поднялась по холму и остановилась во дворе.

– Слава богу, ещё один здравомыслящий человек, – сказала Дебс.

Минуту спустя вошла её мама.

– Привет, милая. О, вы уже начали.

– Люк остаётся на ланч. Папа пугает его волками.

– Шеридан, – упрекнула его мама Дебс.

Шеридан Бенедикт. Фермер из телевизора, тот, кого бабушка назвала кретином. Я не связал человека в телевизоре с безумцем на холме. А должен был. Теперь это было очевидно. Мой мозг определённо работал плохо.

– Как твоя встреча? Хорошо? – спросил Шеридан Бенедикт свою жену.

– Да. Там была твоя бабушка, Люк. Она пойдёт к местному члену Парламента.

– Зачем?

– Насчёт закрытия деревенских аптек. Внук Ив Лэнсдейл, – пояснила она мужу.

– Вот как? – сказал он. – Жаркое в печи. Чашку чая, дорогая?

– Пожалуйста. Я сделаю йоркширский пудинг. У нас осталось мороженое?

– Не уверен, – с женой он был другим. Мягче.