Я хохотала, как сумасшедшая, а Верка обиженно смотрела на меня. Пришлось озвучить ей ход своих мыслей. Когда я дошла до хвоста, Верка тоже захохотала. Мы рыдали от смеха, выли и икали до тех пор, пока Эдька, услышавший из-за стены нашу истерику, не позвонил Верке на мобильный и не спросил, не нужна ли нам психиатрическая помощь.

Вопрос о мужских пристрастиях так и остался для меня неясным. Несколько раз поразмышляв на эту тему, я пришла к банальному выводу: любовь зла, полюбишь и… Сегодня я закончила это мудрое изречение так: …и Злую Куклу».

Поминальная трапеза должна была состояться в ресторане, но нам с Сережей туда идти не хотелось. Мы с ним тихо посидели, поминая Юрия Григорьевича, в том же кафе, где незадолго до этого поминали Наталью. Но я видела, что Сергей никак не может отвлечься от встречи с Аллой – на его лице то и дело появлялась гримаса отвращения.

– Да не думай ты о ней, – в конце концов сказала я. – Она не имеет к тебе никакого отношения. Тебе необязательно с ней встречаться. А что Володя жил с ней – это его дело. Любовь зла…

Сергей молчал.

– Ну Сереж! Ну перестань! Пожалуйста! Все будет хорошо!

Он поднял на меня глаза.

– Нет, Грунечка, ничего хорошего не будет. Там, где она появляется, все становится плохо. Не знаю, то ли она сама приносит несчастье, то ли, как навозная муха, летит туда, где гниет, но ничего хорошего у нас уже не будет…

– Привет, шелудивый!

Мерзкий хрипатый голос за спиной заставил его обернуться. Позади него стояла Лялька Сиделкина, злой демон его детства, и ехидно усмехалась.

Он, как всегда, приехал навестить Ольгу. Они давно поменялись с Ольгой ролями – теперь не она ездила навещать его, а он время от времени приезжал к ней. Ольге было уже хорошо за семьдесят, и она сильно сдала. Болело сердце, мучили головные боли, а хуже всего было то, что она почти ослепла. Она не могла уже работать, хотя и пыталась. Бродила с тряпкой по дому, вытирала пыль, роняя и разбивая статуэтки, варила еду, в которой попадалась луковая шелуха и недочищенная картошка. Нина Владимировна наняла новую домработницу и решала вопрос: что делать с Ольгой? Ольга жила в семье много лет, просто выгнать ее было бы не по-человечески, жить ей было негде, все ее сбережения, оставшиеся от продажи дома, пропали в девяностые годы. И Нина Владимировна тянула с последним решением.

Когда Сергей приезжал к Ольге, та начинала плакать, рвать ему сердце, жаловаться на «Нинку», которая «орет, как омежная», на голову, которая «прямо разваливается», на «проклятущую Сибирь» с ее погодой, от которой у нее все болит.

– И метет, и метет, света белого не видать, – плакала она, кивая на окно, за которым шуршала вьюга. – В Рязани уж, поди, травка зеленая, цветы…

Было только начало марта, никакие цветы в Рязани еще, конечно, не цвели, но Ольге казалось, что там, как в раю, всегда тепло, зеленеет трава и цветут вишни, казалось даже, что там, в маленьком домике под вишнями, ее ждут отец и мама, сестра с зятем и Гриша с Сашенькой и Надюшкой.

– Потерпи, – уговаривал ее Сергей, – я скоро школу закончу и сразу работать пойду, у нас деньги будут, мы с тобой квартиру снимем и будем жить вдвоем, а на следующее лето съездим в Рязань, я, может быть, там работу найду, и мы там останемся.

Он не врал ей, у него действительно были такие планы. В прошлом году они с Витюхой решили подзаработать и устроились в автосервис мыть машины. Тут-то у него и открылся талант. Оказалось, что он легко разбирается в работе любых механизмов, прямо-таки чувствует их и быстро находит неполадки. Эту его способность быстро оценили, стали доверять копаться в моторах, повысили зарплату и уговаривали после школы не искать другую работу, а приходить прямо к ним.

Он, конечно, понимал, что эти его планы во многом наивны, ведь когда он окончит школу, ему будет всего шестнадцать, кто ему, несовершеннолетнему, позволит снять квартиру и жить там с Ольгой? Но он надеялся, что как-нибудь уговорит отца помочь ему. Он чувствовал, что Ольге плохо у Лавровых, и боялся за нее.

И вот сегодня, приехав к ней, он наткнулся на Ляльку, и у него сразу стало тяжело на душе. Он давно уже не боялся ее, как когда-то в детстве, и ему было наплевать на то, что она звала его «шелудивым», но при виде ее, при звуках ее сипатого голоса, его сразу начинало тошнить, она действовала на него как отрава.

– Чего, к старухе своей приехал? – продолжала между тем Лялька. – А нету ее, опоздал! Ее в дурку увезли, вчера еще! Обломись, шелудивый!

Он почему-то сразу почувствовал, что она не врет и кинулся вверх по лестнице. В Ольгиной комнате было пусто, убрано, там уже стояли чужие вещи, видимо, принадлежащие новой домработнице…

Эта же домработница объяснила ему, что Ольгу определили в дом престарелых. Оказалось, что несколько дней назад произошел инцидент, который подтолкнул Нину Владимировну к решительному шагу.

Юрий Григорьевич вечером провожал своего аспиранта, пришедшего на консультацию. Аспирант был «золотым мальчиком», сыном одного из городских чиновников высшего звена, которому для окончательного блеска потребовалась ученая степень. Идя по коридору к передней, они увидели Ольгу, которая выползла из своей каморки и ощупью брела в туалет.

Юрий Григорьевич чуть не выругался матом, когда перед ним и его гостем явилась старуха в халате и разношенных тапочках, с седой косицей, торчащей из-под мокрого платка, которым она обвязывала голову при головной боли. Подойдя к двери туалета, старуха слепо зашарила по ней, нащупывая защелку, а Юрий Григорьевич увидел, как по лицу аспиранта зазмеилась брезгливая усмешка. Он представил, какими словами «золотой» юноша будет описывать в своем кругу обитателей профессорского дома, и скрипнул зубами. Закрыв за аспирантом дверь, он решительными шагами отправился к жене. Выслушав его, Нина Владимировна обещала принять меры…

– Не хотела ехать, – тихонько рассказывала Сергею новая домработница. – Все плакала, просилась с Сергунькой проститься.

…Был уже вечер, когда он разыскал дом престарелых, в который поместили Ольгу, но он сумел пробиться к ней. Она сидела на койке в казенном халате и белом платочке. Еще несколько старух сидели и лежали на койках в этой же комнате. Узнав его по голосу, Ольга заплакала.

– Сергунька, детонька моя! Думала, уж не увижу больше!

Он обнял ее и погладил по голове. Под платком у нее не было волос, она была побрита наголо.

– Зачем тебя остригли? – возмутился он.

– Она сама попросила, – пояснила старуха с ближней койки. – Голова у ей болит, тяжко ей под волосом.

– Сама, сама, – закивали остальные старухи, не отрывающие от них любопытных глаз.

– Оля, – сказал он, – я тебя отсюда заберу. Обязательно заберу, ты мне поверь.

– Не надо, Сергунька, – вздохнула она. – Не хлопочи, не надо. Куды ты меня заберешь? Всем я обуза теперь, такое мое время пришло. А здесь тоже люди живут, такие же старухи… Ничего, жить можно, кормят… Только чаю не дают хорошего, чай здесь плохой.