Но она уверенно сказала: «Чувствуется, что лучше».

Я посмотрела на простое, изможденное лицо с гладко зачесанными волосами и вдруг представила себе всю жизнь этой женщины с самого начала. В ее внешности не было и признаков миловидности, которые каждый мужчина ищет в женщине. В течение 69 лет она покорно прислуживала другим. Домашняя прислуга и католичка – в этом заключалось все содержание ее жизни, больше в ней не было ничего.

И вот сейчас она вдруг стала частью этой большой кричащей толпы, этих оркестров и знамен. Она поднимала свой кулак за рабочих кандидатов, таких же, как и она сама, которым нужен был ее голос. Она стала человеком, даже правительством. Она нашла «отца всех тружеников» здесь, на земле.

* * *

В день выборов шел дождь. Это был продолжительный ливень, который начался еще прошлой ночью, превративший к утру сельские районы в море грязи. В городе последствия дождя были менее заметны. Дворник нашей гостиницы ушел на избирательный участок с первым проблеском зари, «чтобы быть первым». Там он нашел сотни людей, пришедших с тем же намерением. Избирательные участки начинали работу в 6 часов утра, но так много людей прошло раньше него, что он проголосовал только к 7 часам.

Покинув Каунас, где голосование началось рано и проходило быстро, я поехала на автомашине за двести километров, чтобы посетить такие сельские избирательные участки, как Науместис6, на границе с Германией, и на обратном пути Мариямполе. Со мной поехали министр просвещения Венцлова и широко известный писатель Цвирка, сами являвшиеся кандидатами в сейм, но от другого района.

– Мы едем не в свой район, – сказал Цвирка, потому что мы думаем, что было бы неправильно стремиться протолкнуть свою кандидатуру, а скорее, следует содействовать успеху всей платформы Союза трудового народа. Мы посещаем избирательные участки не для того, чтобы произносить речи, а для того, чтобы посмотреть, как народ идет на выборы и каково его настроение.

Мы проезжали темные девственные леса Литвы и широкие холмистые поля с тяжело склонившимися колосьями ржи. Я буду долго вспоминать тенистые сомкнутые ряды высоких вечнозеленых хвойных деревьев с ветвями, прогнувшимися под грузом серого лишайника, маленькие рощицы белых берез, длинную грязную дорогу, мокрую траву по обочинам ее – и над всем этим серое северное небо.

Мы приехали на первый избирательный участок в маленькой деревушке. Он помещался в зале крестьянского кооператива. Снаружи здание было украшено еловыми ветками, внутри было полно народу. Человек за первым столом брал паспорт каждого вновь прибывшего и давал ему список кандидатов, напечатанный на длинном бланке с промежутками между фамилиями, чтобы избиратель мог легко вычеркнуть любого, кто ему не нравился. Каждый избиратель еще получал конверт с официальной печатью. Многие крестьяне, а особенно крестьянки, не имели паспортов; для них был особый стол, где регистрировались их фамилии и где им давали временное регистрационное удостоверение, действительное только на время этих выборов.

Несмотря на простоту, во всей процедуре чувствовалась определенная торжественность. Избиратели не вкладывали бюллетень в конверт на глазах у официальных лиц. Они шли в другую комнату. Здесь они внимательно читали список, вычеркивали фамилии тех кандидатов, с которыми не были согласны, клали список в конверт и заклеивали его. Затем они возвращались в первую комнату, здесь член избирательной комиссии бросал конверт в ящик и отмечал в паспорте избирателя, что он проголосовал.

Хотя шел дождь и была грязь, крестьяне повсюду шли на выборы. Одни ехали километры в повозках, украшенных флагами. Другие брели по дорогам пешком. Многие люди, которым было около тридцати, говорили мне: «Это наши первые выборы. Мы отказывались голосовать при Сметоне, несмотря на угрозы полиции. А теперь мы с радостью идем голосовать за народных кандидатов».

Многие из тех, кто шел голосовать, были крестьянами старого закала, которые знали «настоящее место» женщины. Я сфотографировала крестьянина с женой, устало тащившихся по грязной дороге. Мужчина нес зонтик, но не позаботился прикрыть им жену от дождя. Ему даже не пришло в голову сделать этот рыцарский жест хотя бы для фотографии. По его мнению, все было совершенно справедливо: глава семьи, естественно, должен иметь зонтик! Его жена, съежившаяся под большой мокрой шалью, шла голосовать впервые в своей жизни. Женщина-крестьянка не имела права голоса при Сметоне, если только не становилась главой семьи, платящей налоги.

Большинство крестьянок шли на выборы босиком. Зачем же им портить свои башмаки? Одеты он были в лучшие платья, а обувь несли в руках. Я видела, как при въезде в городки и деревни они мыли ноги и надевали туфли, подчеркивая тем самым свое «особое уважение к выборам», – они считали неприличным прийти в государственное учреждение без обуви.

– Даже крестьяне-мужчины привыкли носить одну-единственную пару ботинок в течение всей их жизни, – сказал Цвирка. – Мой старый отец получил пару сапог, когда царь призвал его в армию. Он принес их домой и носил до конца своей жизни, одевая только в особых случаях. Обычно крестьяне ходят босиком или носят деревянную обувь. Такова вековая отсталость и бедность деревенской жизни.

Мы приехали в маленький волостной центр Сувалкии. Из 2900 избирателей, занесенных здесь в списки, 2100 уже проголосовали, хотя был только полдень. Я поинтересовалась, почему этот участок имеет такие замечательные результаты. И мне ответили: «Потому что нам очень нравится новое правление». Венцлова дал более точное объяснение: «Это был центр крестьянских волнений в 1936 г. Разоряясь из-за долгов, крестьяне восставали против низких цен и высоких налогов. Когда Сметона послал полицию, крестьяне выступили против нее с вилами, многие были убиты, сотни арестованы. Вот почему этот район намного активнее других».

Я беседовала со многими избирателями: «Вы думаете, что при новом правительстве будет лучше?» Но хотя они и пришли голосовать, они все же отказывались подвергать себя риску высказываний.

– Во всяком случае, мы знаем этих кандидатов, – сказал один пожилой мужчина. – Мы знаем, что это хорошие люди, пострадавшие в борьбе за благо народа. Он выразил большое уважение к Красной Армии:

– В молодости я служил в царской армии, но такой армии, как эта, никогда не видел.

Я спросила, хотел бы он, чтобы Литва стала частью Советского Союза, и он утвердительно кивнул головой.

– Да, мне хотелось бы иметь такую армию, – ответил он. Затем добавил:

– Но мы должны иметь также и что-то свое, литовское.

Я знала, что он вспомнил о минувших днях царизма, когда литовцам запрещалось даже говорить на своем языке. Ему было еще не совсем ясно, каким образом будет достигнут новый порядок, но он знал, чего хотел: «Красную