любовь, но она была неосязаемой. Объятия, поцелуи, похлопывания – все эти тактильные проявления чувств не были у нас приняты. Ни со стороны родителей или брата ко мне, ни с моей стороны. Может быть – и наверняка – это все было в младенчестве, но к сознательному возрасту я с такой близостью с родителями уже не сталкивалась.

Бабушка целовала меня часто, это я помню. И очень хорошо помню свои ощущения от бабушкиных объятий и поцелуев лет с десяти: было неловко и некомфортно. Прежде всего от того, что меня не спрашивают, хочу ли, чтобы меня обняли или поцеловали. Я очень четко ощущала себя взрослым человеком с личными границами, которые, конечно от большой любви, нарушались.

Вообще проявление своих чувств в виде прикосновений для меня всегда было чем-то очень специальным, требующим подготовки и осмысленной проработки. Я будто робот просто знаю, что в этой ситуации хорошо бы человека обнять, а в этой поцеловать, а сейчас можно приобнять, и действую по плану. Дружеские поцелуи в щеку, например, для меня неприемлемы – не заложена в моей программе такая функция.

Но при всем этом я, безусловно, чувствую и любовь, и нежность, и привязанность к людям, просто я проявляю ее немного по инструкции.

И как, с учетом таких вводных, дать детям достаточное количество любви и нежности? Инструкция оказалась очень простой: целовать, обнимать и щекотать пятки до тех пор, пока они это позволяют.

«Я родила детей, чтобы целовать их, обнимать и щекотать пятки»

Как я выяснила ответ на главный вопрос материнства

Женская, а в частности материнская, психика, она же такая, хитрая, защищает нас всеми силами. Из младенческого и последующих периодов моих детей мой мозг сохранил несколько историй, которые помогают мне поверить, что я, во-первых, ничего так мать, а во-вторых, прожила эти периоды довольно счастливо. Про то, как мы с мужем по очереди укачивали Мишку в пять утра, чтобы еще хоть часок потом поспать, или как он по ночам ходил с коляской по району, чтобы я хоть немного отдохнула, или дикие стрижки ногтей – все это уже затуманено. А вот запах молока, нежная детская кожа, беззубые улыбки, растопыренные пальцы на ногах, развевающиеся пять волосинок и мирный храп – это записано в памяти очень четко, я и сейчас чувствую все запахи, и улыбка немедленно расползается, и на душе теплеет.

Я обожала прикасаться к детям, вдыхать их, целовать с самого начала. Помните, я рассказывала про происхождение Гришиного семейного имени – Мешок с картошкой? С Мишкой ведь было так же. Вот Мишке месяца три, я покормила его, а потом надо же немного походить с ним на руках – но надо же еще повеселиться не забыть. Я поднимаю его вверх на вытянутых руках, он так смешно повисает, шея практически исчезает, остаются только складки. Он, уже полусонный, довольный и накормленный, смотрит на меня, улыбаясь и пуская пузыри, тихонько вздыхая и чуть ворча по-стариковски: мол, когда ты уже наиграешься и положишь меня в кровать? А мне так весело на него смотреть, на его пухлые щеки, аккуратно сложенные на груди. А потом еще зарыться носом в его шею, скрытую в складках, а там так вкусно пахнет молоком. А еще в этих складках пыль – да-да, пыль, которую я протирала влажными салфетками.

Эту историю про щеки, вздыхания и пыль в складках мои дети слышали от меня многократно – почти всегда я начинаю ее рассказывать, когда сокрушаюсь, как они выросли. «Боже мой, 185 сантиметров! А был же 53! А помнишь, как я тебя поднимала на руках?» Как может восемнадцатилетний Мишка помнить, как я его трехмесячного поднимала на руках? Но я рассказываю эту историю снова и снова, дополняя новыми нежными деталями, потому что так я передаю ребенку свою любовь на протяжении всей его жизни. Потому что это наша с ним неразрывная история, мы пережили эти мгновения вместе, и я не хочу их забывать. Более того, в нем я хочу продлить их максимально долго.

А как мы с мужем «играли на губе» спящего Мишки, а потом и Гришки тоже? Знаете, это очень весело: ребенок сопит, а ты так тихонько пальцем оттопыриваешь ему нижнюю губу, а она потом смешно возвращается на место – такая игра на губной гармошке. Дети на эту историю обычно восклицали: «Ну что вы за родители, как можно было так поступать с нами?» Но смешно же, причем всем.

Где-то с Мишкиных пяти лет – Гришиных двух – мы с мужем начали им читать на ночь. Я, конечно, пыталась таким образом аккуратно привить им любовь к чтению – об этом я вам расскажу в главе «Про школу», – однако из этого ничего не вышло. Но я не догадывалась, что эти предсонные наши чтения с детьми даны совсем для другого – это наше с ними время, когда они слышат мой спокойный голос, когда им самим тепло, уютно и хорошо в своих кроватях, когда горит лишь настольная лампочка, когда Нарния так близко. «А помнишь, – спрашиваю я сейчас Гришку, – как ты вечно через пять минут после начала чтения меня перебивал и спрашивал: «Так, а кто эта Люси? А как она оказалась в шкафу?” – а мы с Мишкой начинали на тебя ворчать, что ты плохо, как обычно, слушал в прошлый раз, где и рассказывалось, как Люси попала в Нарнию сквозь шкаф?» И мы начинаем вспоминать и хохотать. И тепло на душе.

А еще я с детства учила детей одной глупости – правильно растопыривать пальцы на ногах. Да, можно делать это как все, неправильно, оттопырив только большой палец, а можно делать это виртуозно, растопыривая пальцы веером. Вы так умеете? Я умею и показывала этот фокус детям при любом удобном случае – как правило, перед сном.

– А ну-ка, Мишка, растопырь-ка пальцы!

– Ну мам!

И пусть он уже не будет мне демонстрировать свою исполинскую ступню с растопыренными пальцами, а теплые воспоминания все равно нахлынут, это наша с