слову Л. Февра, — анахронизмов, дабы лучше понять историческое общество в присущих ему терминах и смыслах. При всей плодотворности интереса медиевистов к своему инструментарию, каковым является в том числе и язык историка, за выбором ученым той или иной терминологии стоит общая позиция в отношении эпохи Средневековья в целом. Эти разные позиции условно сводятся к двум противоположным концепциям: для одних ученых Средневековье — это абсолютно «другое», в корне отличное от нас общество, каждое проявление которого несло в себе черты иного мировосприятия[223]; для других — это этап в становлении современного общества и западноевропейской цивилизации. Первые настаивают на «инаковости» явлений и толкований, другие ищут истоки или варианты общих явлений и идей[224].

Как следует из названия работы, я разделяю точку зрения тех, кто изучает Средневековье в контексте истоков современного общества, как определенного, со своей спецификой, этапа в становлении западноевропейской цивилизации. Употребление в работе «анахронизмов», каковыми являются слова «государство», «институты власти», «политическая история», «политическая культура», «чиновники» и т. д. диктуется трактовкой этих слов как «собирательных наименований» универсальных явлений.

По сути, для описания процесса построения государства у историка нет выбора между понятиями той эпохи и понятиями ex post. С другой стороны, концептуализация явления всегда отстает по времени от складывания самого явления. И в этом смысле задача историка заключается в историзации понятий, в установлении соотношения между понятием и реальностью[225]. С этой точки зрения, уместнее начать со слова «государство». Формально такое слово — Etat — не использовалось в исследуемую эпоху в его нынешнем смысле. Его заменяли слова «королевство» (regnum/royaume), «королевская власть» (royauté), «отечество» (patria), «политическое тело» (corpus politicum), «общее дело» (res publica/chose publique) и «общее благо» (utilitas publica/bien public). Этимологически слово «государство» (État) восходит к термину status (от лат. глагола stare — держаться твердо, длиться; отсюда идея преемственности, непреходящего характера государства, отсылающего к «вечности Рима» и империи[226]). Однако этот термин долгое время употреблялся только в устойчивых словосочетаниях, например, status regni или status regis[227]. Лишь ок. 1200 г. термин status приобретает политическое измерение и начинает обозначать власть государя в ее публичных функциях. Новый словарь для описания государства предоставило римское право (термины imperium, potestas, regimen, gubernatio) параллельно с оформлением антропоморфного образа «политического тела» (corpus politicum). Король как «глава тела» обладал властью и мог требовать подчинения себе лишь в качестве «персоны публичной», действующей в интересах всех «частей тела». Такое единение короля с королевством нашло выражение в употреблении устойчивого словосочетания «status regis et regni» для описания государства. Наконец, смысловым стержнем термина «государство» явились почерпнутые из античного наследия и римского права понятия «общего блага» как raison d'être верховной власти. Отныне они противостоят res privata монарха и знаменуют собой процесс депатримониализации власти и усиление ее публично-правового характера, радикально нарастающего с середины XIII в. В силу этого термин res publica является, по сути, синонимом понятия «государство». А к концу XV в. слово État приобретает практически свое нынешнее значение. Таким образом, в интересующую нас эпоху сложилось четкое осознание политической общности и наличия некоей стоящей над всеми силы, которая обязана обеспечивать общие для всех цели. Следовательно, под словом «государство» подразумевается отправление верховной публичной власти на определенной территорией, действующей в общих интересах и признаваемой обществом за таковую.

Эту схему можно описать простыми и исторически нейтральными терминами — «управляющие и управляемые», но при всей их смысловой адекватности, они не содержат в себе ни конкретно-исторической специфики, ни исторической перспективы. Однако именно эта перспектива, а именно складывание централизованного государства со своими прерогативами, институтами и аппаратом власти, задает избранной теме научную глубину. В такой перспективе Средневековье становится посредником, звеном в цепи между Античностью и Новым временем в плане форм властвования[228].

Для отправления расширяющихся функций верховной светской власти — судебных и административных, налоговых и военных — необходимы были компетентные люди, облеченные полномочиями. Эти делегированные им властные полномочия обозначались разными терминами, не отличавшимися еще четкостью. Наиболее используемым в законодательных актах и политических произведениях в исследуемую эпоху был термин office, который я перевожу нейтральным и одновременно наиболее адекватным словом «служба», поскольку оно подразумевает и литургическую службу, и «службу монарха», и конкретные функции его уполномоченных[229]. Самой авторитетной трактовкой этого термина стало позднейшее определение, данное в XVI в. (ок. 1600 г.) Ш. Луазо, однако за ним стоит долгая эволюция института службы.

В раннее Средневековье служба доверенных лиц властителя обозначалась термином servitium, тесно увязанным с рабством. Лишь при Каролингах у этого слова появляется более почетный смысл благодаря коннотациям со службой вассала сеньору и воинской службой свободных людей[230]. В XII в., прежде всего в трудах людей церкви, возникает слово officium, означавшее любую службу, функцию или долг, будь то у священника, рыцаря и даже хирурга, что добавило ему «респектабельности»[231]. В силу своего универсального характера слово office избирается в Канцелярии для обозначения функций, делегированных королем, будь то управление финансами или правосудием, и с начала XIV в. прочно утверждается в «бюрократическом» словаре и в формуляре королевских актов[232]. К этому времени происходит и еще одна трансформация в статусе службы: на место инфеодации office (превращения ее во фьеф) при Филиппе II Августе для бальи и сенешалей вводится держание должности в обмен на денежное вознаграждение. Наконец, изначально единая масса «королевских служб», в согласии с эволюцией понятия «государство», делится на его частные (личные) службы и на публичные, которые осуществляются от его имени, на основе делегированных полномочий и в интересах «общего блага» королевства.

Суть произошедших изменений выразилась в чеканной формулировке Ш. Луазо «служба — это ординарное достоинство с общественными функциями»[233]. «Ординарное» означало «штатное», т. е. постоянную должность, существующую отдельно от служителя и наделенную определенными функциями, которые ее держатель должен уметь исполнять. С этой точки зрения, слово «служба» может быть переведено на русский язык и как «должность». Фиксация штатной численности должностей и закрепление за ними определенных публичных функций приводит к оформлению ведомств в корпорации, именуемые в исследуемую эпоху словом «тело» (corps). Должность в эту эпоху именовалась «службой» вне зависимости от формы ее держания и оплаты — «хранение» (garde) с фиксированным жалованьем или «откуп» (ferme).

Штатные должности сосуществовали с временными поручениями короля (комиссиями), именуемыми тем же словом «служба». Это были ограниченные по времени или определенной территорией поручения короля конкретному служителю, круг компетенции которого фиксировало выданное ему письмо. Отличие этого типа письма от указов о назначении на ординарные должности заключалось в четком описании функций «комиссара»; «штатные службы» такого