наставления обращались равным образом к королю и к его должностным лицам. Более того, эти последние занимали весьма скромное место в размышлениях о верховной светской власти, затмеваемые фигурой короля Франции, персонифицирующего государство. Как следствие, внеисточниковое представление об автономизации уже в этот начальный период бюрократического аппарата от персоны монарха подверглось существенному переосмыслению.

В результате первоначальная умозрительная схема исследования была полностью пересмотрена, и ее место заняла выросшая из осмысления источников совершенно новая и принципиально значимая с точки зрения рассматриваемой темы структуры работа. Из анализа законодательных актов, политических трактатов и других источников были вычленены проблемы, темы и параметры, которые чаще всего повторялись, совпадали друг с другом или находились в явном диалоге. Однако вычленение набора существенных, с точки зрения людей исследуемой эпохи, параметров процесса формирования института государственной службы явилось лишь первым шагом. Следом за ним необходимо было эти параметры структурировать.

«Становым хребтом» структуры исследования явились идеи, наблюдения и выводы, почерпнутые из работ Н.А. Хачатурян. Наиболее существенными для выработки концепции и методологии настоящего исследования стали следующие: трансформация основ королевской власти от частноправовой к публично-правовой как суть происходящих процессов построения государства; соединение и диалог этих двух принципов как характерное явление начального периода; специфические черты исполнительного аппарата, изначально заложенная в нем противоречивость — всемерное отстаивание абсолютной власти монархии и неустранимость частноправового интереса у служителей короны; дисперсия власти и множественность ее носителей как сущностная черта средневековой политической структуры; авторитарность власти как непререкаемая культурно-идеологическая основа становления монархического государства; наконец, политизация общества и политическая активность сословий как значимый идейно-политический фон, который повлиял на поведение, претензии и представления королевских должностных лиц.

В то же время, методика соединения институциональной истории с историей социальной и культурно-ментальной, использованная при анализе парламентской корпорации в первой трети XV в., опиралась на концепцию выдающегося немецкого социолога М. Вебера, показавшего эпистемологические перспективы сопряжения в рамках единого поля исследования этики и институтов[190]. Этот подход открывал широкие перспективы дальнейших научных разработок. Однако в процессе исследования обнаружилась тесная взаимосвязь профессиональной этики чиновников с самой их службой, ее принципами, габитусом и культурными практиками, и возник вопрос о механизме формирования этой этики. Дело не в том, что всегда хочется понять, что служило первопричиной, что существовало раньше — этика или институт; важно понять логику их сопряжения, чтобы выйти за пределы «порочного круга» объяснений института через тот же самый институт.

Расширение исследовательского поля и возникшие интерпретационные трудности поставили новые, более сложные задачи, решить которые мне помогли труды выдающегося французского социолога П. Бурдьё, продолжателя М. Вебера, чьи идеи и подходы он синтезировал с новым «культурно-ментальным поворотом» в историографии. Почерпнутые из его трудов идеи, подходы и терминологический аппарат оказали решающее воздействие на методологические параметры данного исследования[191]. Хотелось бы подчеркнуть, что, несмотря на пристальный интерес самого П. Бурдьё к работам французских медиевистов в области политической истории, его теоретические разработки практически не используются ими[192]. Между тем, его концепции бюрократического поля (вместо аппарата), различных по природе капиталов (экономического, социального, символического), габитуса (вместо ментальности) и т. д. открывают широкие горизонты исследовательских перспектив в области политической истории. В подходах П. Бурдьё к происхождению, генезису и специфике бюрократического поля заложены пути выхода из наметившегося в историографии двойного кризиса. С одной стороны, путь к отказу от «ретроспективной иллюзии фатальной предопределенности» (по выражению Р. Арона), выступающей как действие надличностных сил, а с другой — возможность сопряжения намерений, интенций и идей конкретных людей с функционированием и развитием институтов власти[193].

Построения П. Бурдьё позволяют отойти от «телеологического воззрения», представляющего становление Франции как «проект», последовательно реализованный ее королями, и понять «главенствующую роль служащих, чье восхождение сопровождает становление государства», которые «создают государство, их создающее», и «творят себя, создавая государство». Но государство как fictio juris несводимо к продукту сознательной воли творивших его людей, поскольку «в самом социальном мире существуют объективные структуры, независимые от сознания и воли агентов, способные направлять или подавлять их практику и представления». Таким образом, задача заключается в преодолении объективистского и субъективистского подходов, в диалектическом соединении «структур и представлений», каковую Бурдьё видит в концепции социального «пространства как поля сил, точнее как совокупности объективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и несводимым к намерениям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям».

И, наконец, последняя, значимая трансформация первоначальной структуры исследования. Вначале оно основывалось на изучении Парламента-верховного суда Французской монархии и, в принципе, могло им ограничиться, лишь расширив исследовательское поле за счет временного охвата и взгляда на него «со стороны». Ведь по своему статусу в структуре аппарата управления, определяемому ролью правосудия в прерогативах монарха на первом этапе формирования централизованного государства и, как следствие, по численности, привилегиям и корпоративной организации Парламент был главным ведомством и находился в авангарде процесса складывания института королевской службы. Достаточно было в заключении указать, что тем же путем, но чуть медленнее, пойдут и остальные ведомства и службы короны Франции. Тем более что параметры института службы — дисциплина, нормы работы, формы комплектования, статус и привилегии, их идейное обоснование и культурные практики — были во многом общими уже в этот первоначальный период, подчас сближая лейтенанта бальи с президентом верховного суда. Однако отсечение Парламента от складывающейся структуры ведомств и служб короны Франции лишило бы его этого «фундамента», а само исследование — возможности проанализировать структуру аппарата, ее иерархию, сложные взаимодействия ведомств и служб и т. д.

В результате была поставлена комплексная задача исследовать процесс формирования института государственной службы на основе анализа всей складывающейся структуры ведомств и служб короны Франции[194]. Объектом исследования являются все звенья исполнительного аппарата: от полномочных представителей короля на местах (сенешалей и бальи) до чиновников верховных ведомств короны Франции (Парламента, Палаты счетов, Канцелярии, Казначейства, Налоговой палаты и т. д.). Этот круг должностных лиц, однако, строго ограничен институтами гражданской службы — судебными, финансовыми и административными. Таким образом, из структуры исследования исключена военная сфера. Она также переживала процесс институционализации, приобретала публично-правовые функции и авторитет, усиленные обстоятельствами Столетней войны, однако она весьма специфична и обладает особыми свойствами. Используя присущий исследуемой эпохе образ «трех рук» короля, олицетворяемых «тремя лилиями»: суд, финансы и армия, я отсекаю одну и оставляю лишь «две руки».

Методологические подходы исследования основывались также на особенностях формирования государства во Франции и на особой роли в этом процессе служителей короны. Первые определялись, с одной стороны, изначальной узостью социальной базы монархии, а с другой — большими размерами Французского королевства (быстро достигнутыми в результате успешных военных