— Из-за того что мне чуть не проломили грудь, благодаря вам, ваше сиятельство, да еще из-за проигрыша сорока золотых, я могу называть вас графом Хуеломойским, так?

Возникла пауза, в которой Доктор удовлетворенно проговорил:

— Поднявший “ху”, от него и погибнет!

Но Фома такого обращения со своей новой фамилией допустить не мог, слишком разухабисто она зазвучала на его русский слух.

— Нет, Мартин, ты меня так называть не можешь! — заявил он тоном, не допускающим возражений. — Во-первых, ты не странствующий рыцарь, а во-вторых, “ху” добавляется только к имени!

— Сэр Хутомас, да?.. — Мартин не понимал, почему так веселится сэр Джулиус и сердится граф, и старался исправиться. — Сэр Хумас? Хуас?

— Просто сэр Ху! — помог Мартину Доктор, пока Фома, под фейерверком хулительных имен, соображал, что ответить. — Коротко и очень точно!

— Ху? Здорово! — обрадовался Мартин. — И ни к чему добавлять не надо? Просто Ху?

Доктор захлопал в ладоши, одобряя:

— Просто Ху! Замечательно! Как сериал!

Улыбки за столом становились все шире, даже не понимая, в чем дело, все видели, что граф сконфужен. Это было ново.

— Мартин, иди уже танцевать! — сказал Фома. — Вот, Мэю пригласи!..

Его величество почтил присутствием только торжественную часть банкета, и удалился, не дожидаясь патриотического бал-маскарада, несмотря на то, что был его патроном и учредителем. Герольд объяснил это государственной необходимостью. Понимая, что король болен и опасно для их же здоровья, придворные какое-то время были прилежно печальны и сдержанны, но потом на сцену выкатился знакомый тенор и запел, сначала осторожно, словно крадучись, а затем, войдя в раж от собственной задушевности, и во весь голос. Вслед за ним и все остальные забыли держать неестественную маску печали на лице, развеселились, как обычно. Как, что и по какому поводу они веселились, никто уже не помнил да и нужен ли повод? Праздник был в самом разгаре: война войной, обед обедом!..

Мэя много танцевала.

— Я оказывается, люблю танцевать! — призналась она.

К войне и прочим народным невзгодам при дворе относились весьма легкомысленно, заражая этим всех, кто сюда попадал. К его сиятельству графу Иеломойскому подходили придворные, в основном мужчины, которых интересовал только один вопрос, как это ему пришло в голову бросить копье. Новоиспеченный граф устал придумывать ответы и все чаще вспоминал приговорку Мартина о жизни. Она оказалась универсальной, как, впрочем и сам Мартин: друг, шпион и предатель, льстец, наглец и душа компании, циник, игрок и растяпа.

Мартин, в свою очередь, тоже не забывал своего графа должника, и старательно подводил, одну за другой, придворных дам, познакомиться с новым господином Иеломойи, при этом он подмигивал Фоме по-свойски и самым недвусмысленным образом: мол, гуляй, ваше сиятельство, завтра война, вдруг ранят куда!.. Дамы широко распахивали глаза, глядя на графа-героя, и он видел там весь нехитрый прейскурант их нежности. То, что он был женат, молодожен даже, нисколько не смущало прелестные создания, наоборот… незаметная визитка за обшлаг рукава: «жду!» — и неизменное приглашение на танец. Это был этикет, отказывать в таких случаях нельзя, но Фома на правах героя отделывался обещаниями: «после войны, мадам… вот победим, мадемуазель…»

Мартин-старший был уже абсолютно здоров и бегал по залу, распоряжаясь, как молодой петушок, не подозревающий о кухарке. Играла музыка, завывал тенор, каждый час гремели пушки на крепостной стене, возвещая славу королю, победу графа и будущие победы Кароссы. За пиршественным столом оставались только те, кто находили большую отраду в еде и напитках, нежели в танцах, Фома и Доктор были в их числе, хотя, Доктор предпочитал сигареты всему вышеперечисленному.

Впрочем, танцующие о банкете тоже не забывали, они шумно врывались в трапезный зал, иногда даже не разрывая хоровода, выпивали, закусывали и исчезали, оставляя после себя вавилоны на столах, а проворные лакеи в ливреях тут же восстанавливали прежний порядок. Сказочная выучка! Вот бы так с равновесием, приходило в голову Фоме, пока он болтал о том, о сем, то с Доктором, то с Блейком.

Подходил Меркин, они говорили о кругах, вернее, о вопиющем недостатке розовых. Почтительно склонив голову, справлялся о здоровье и настроении его сиятельства старший Мартин. С глубокомысленными намеками говорил о звездах и аспектах Фарон. Граф вежливо удивлялся, сколько всего ненужного есть на свете. Подходили министры, советники, офицеры…

— Если ты здесь останешься, следующий король будет называться Томас Первый, — заметил Доктор, когда волна первых мужей королевства схлынула.

— Томас Первый?.. — Фома прислушался к аккорду имени и покачал головой. — Нет, не звучит!

— Ну тогда Фома Примус!

— Среди пара-с! — захохотал Фома. — А ты злой, Доктор, совсем не детский! Зачем меня хуеломойским назвал?

— Так тебе в этом нет равных!

— Ошибаешься, здесь все равны.

— А ты первый, среди равных! Примус интер парэс! Первомилый!

— Почему он не остался там, Сати?

— Где, за Чертой?.. Возможно, это блоки, которые на нем висят. Они выбрасывают его, помимо его воли или что-то сильнее его делает это. В любом случае это означает, что он должен быть здесь.

— Для чего? Чтобы плодить дыры? Чтобы сделать этот процесс неуправляемым?

— Можно посмотреть на это с другой стороны. Дыры были и раньше, так же как и экспансия Томбра. И не факт, что именно его выходы так уж стимулируют этот процесс. Томбр проявлял себя на всем протяжении истории Ассоциации, а вспышки его активизации наблюдались уже в Третью эпоху. Агрессия идет по нарастающей. И потом надо разобраться с этим инцидентом, когда от его эксперимента с замком появилась дыра, мне, например, не все в нем ясно.

— Ты думаешь, он не виноват? Виноват кто-то другой? Но ведь уже доказано, что дыры от него!

— Вопросы у тебя простые, Кальвин, не знаю… не все так просто. Не похоже это на него, он профессионал в создании замков и выходов, не мог он сделать такой ляп!