Правда, он помнил и о московских полках. Воспользовался правами великого князя и призвал к себе удельных князей с их дружинами. Но… опять сел в лужу. На его приказ откликнулись те же самые два князя, которые жульническим образом отделились от Москвы – Константин Ростовский и Дмитрий Галичский. Присоединился ещё мелкий князёк Иван Стародубский. Понадеялся, что великий князь наградит, даст ему что-нибудь из московских владений.

А раздуть междоусобную войну юный Дмитрий Иванович и митрополит не позволили. Их войска изготовились мгновенно! Так быстро, что противники даже не успели собраться вместе. И остальные удельные князья с дружинами двинулись к московскому государю, а не к суздальскому. Дмитрий-Фома просидел на престоле всего 12 дней, а к Владимиру уже приближалась армия Дмитрия Ивановича. Ну и что было делать? Амурата звать? Он ничем не мог помочь. Что с него возьмёшь, кроме ярлыков? Оставалось снова удирать к себе в Суздаль.

Но теперь Дмитрия-Фому в покое не оставили. Московский князь со своим правительством решили – первый раз простили, он не оценил. Значит, надо вразумить покрепче. Войско не остановилось во Владимире, повернуло на Суздаль. На штурм не лезло. Зачем губить город и русские жизни? Полки окружили Суздаль и принялись разорять окрестности. В те времена это во всех странах считалось обычным и вполне нормальным способом войны – опустошать чьи-то владения, пока хозяин не будет просить о мире.

Помощи Дмитрию-Фоме ждать было неоткуда. Даже его миролюбивый брат, Андрей Нижегородский, осуждал, что он натворил. Укоризненно написал ему: «Милый брат, не говорил ли я тебе, что нехорошо подлизываться к татарам и хватать чужое?» Суздальский князь видел со стен, как перетряхивают его деревни. Видели это и суздальские бояре, им вовсе не хотелось остаться нищими. Они насели на князя: надо сдаваться.

Но митрополит, путешествуя по Руси, насмотрелся раздоров. Учил тринадцатилетнего Дмитрия – склоки надо пресекать строго. Нельзя их оставлять без наказания. Всех, кто выступил против московского великого князя, объявили мятежниками. Дмитрия-Фому выслали из Суздаля в Нижний Новгород, чтобы за ним присматривал благоразумный брат Андрей. Московские отряды поскакали и к троим его союзникам в Ростов, Галич, Стародуб. Уделы у них отобрали. Дмитрия Галичского и Ивана Стародубского сослали туда же, в Нижний Новгород. Константина Ростовского – в Устюг. Правда, наказали их ненадолго. Припугнули, чтобы впредь такого не повторяли. Мстить и нагнетать злобу было незачем. Полезнее было налаживать мир.

Московский Кремль при Дмитрии Донском. Художник А. М. Васнецов

Деревянный Кремль, построенный Калитой, никогда не бывал в сражениях. Но за двадцать с лишним лет он обветшал. При пожарах стены в нескольких местах разрушились. Дыры закрывали заплатками. Известь, покрывавшая стены и башни, обваливалась. Кое-где и брёвна разошлись. Но москвичи привыкли к своей крепости. Ремонтировали, заколачивали щели. Это же было главное убежище в случае нападения.

В общем-то и городом считалось то, что находилось внутри Кремля. Храмы, резные узоры деревянных дворцов, теремов, дворы монастырей. Но Москве было уже тесно в крепости. Многие горожане селились за пределами стен. Там места было больше, можно было устроить просторный двор, вырастить сад, огород. Эти дома и улицы, не защищённые стенами, называли «посад». Были и отдельные районы – слободы. В них жили и трудились всякие мастера. У некоторых профессия была связана с огнём: у кузнецов, гончаров. Во избежание пожаров их слободы строились на расстоянии от остального города.

Покосившиеся громады кремлевских укреплений и посадские улочки спускались к Москве-реке. Здесь всегда было людно. Москвички полоскали в реке бельё, болтали с подругами. В сторонке дымили бани. Между крепостью и рекой раскинулся базар – тут уж у любого глаза разбегались. Мечи из лучшего булата, доспехи, заморские ткани, одежда, обувь, посуда, украшения. А хлеба, крупы, овощей, фруктов, рыбы столько, что кажется, целому городу за год не съесть.

У пристаней на Москве-реке колыхались десятки судов. Если плыть по Яузе, попадёшь к Мытищинскому волоку. Волок – это значит лодку или ладью можно было из одной реки переволочь в другую. А слово «мыт» означало пошлины. Там была таможня. Купцы разгрузят свои товары, таможенники посчитают их. А местные мужики перетащат ладью на Клязьму – и отправляйся по ней к Владимиру или ещё дальше: на Оку, Волгу, в Камскую Булгарию, Сарай. На Оку и Волгу можно было попасть другой дорогой – спуститься по Москве-реке к Коломне. А если свернуть с Оки на Проню, через волок суда могли попасть на Дон. Плыли к Азовскому морю, крымским берегам, в шумные генуэзские города.

По Москве-реке открывалась и дорога к верховьям, к Можайску. Оттуда через притоки и волоки выводила на Днепр к Смоленску. Хочешь – к Киеву плыви, хочешь – перебирайся на Волхов, к Новгороду. В общем, столица Руси стояла на удобном месте. На перекрёстке торговых дорог. Поэтому на московском базаре среди русских рубах, сарафанов, платков мелькали чужеземцы. Немец в мешковатом кафтане, торгующий сукном. Береты и кургузые штанишки итальянцев. Халаты и чалмы хорезмийцев, бухарцев. Белокурые литовцы с татуировками, языческими знаками своих племён. А уж татар даже чужеземцами не считали, привыкли к ним.

Но вот среди пёстрой толпы прокатывалось, словно порыв ветра: великий князь! Сгибались в поклоне спины горожан и приехавших на базар крестьян. Блестели любопытством глаза женщин. Из-за спин лезли босоногие ребятишки, рассмотреть получше. Стучали копыта по деревянному настилу улиц. В седле сидел худощавый юноша с открытым светлым лицом, его сопровождали двое-трое слуг. Он дружелюбно отвечал на приветствия…

Московское княжество год от года расцветало. Митрополит Алексий во главе правительства поддерживал хороший порядок – и Дмитрия этому учил. Поэтому в его владения, как и при Данииле Московском, при Иване Калите, продолжали переселяться люди из других мест. Из мелких княжеств, где не было ни настоящей власти, ни защиты. Из областей, захваченных литовцами. Из выжженного войнами Волынского княжества ушёл в Москву один из князей, Дмитрий Боброк, привёл с собой целую дружину. В Брянском княжестве Ольгерд распоряжался, как хозяин. Оттуда ушли к московскому государю бояре Пересвет и Ослябя. Приезжали и татары из развалившейся Орды. Какая там жизнь, если брат режет брата?

Приехал даже один из татарских царевичей, Серкиз. Тоже с отрядом воинов. Что ж, и их приняли. В Москве были рады всем, кто готов честно трудиться или служить. А Серкиз заинтересовался Православием, принял крещение. Стал Иваном. Его сын – Андреем Серкизовым. И их уже считали русскими. Вот такой он был необычный, наш народ. Кто русский, а кто нет, определяли не по происхождению, а по вере. Если чужеземец принял Православие – стал русским. Если же кто-то изменил родной вере, перекинулся в католическую, мусульманскую или какую-то другую, то уже становился не русским, чужим.