И только когда включил свет…

…Марина висела под потолком точно в такой же позе – если уместно говорить о позе, которую принимают тела повешенных, – в какой я видел ее в гостинице. Грива темных волос была переброшена ей на лицо, одна туфля свалилась с ноги, вторая еле держалась на кончиках пальцев.

Увиденная вторично, эта картина уже не вызвала во мне того ощущения дикого ужаса, коим я был охвачен утром. А кроме того, я уже знал, что это все неправда.

Остановившись у дверного косяка, я демонстративно громко усмехнулся и продекламировал:

Я спросил сантехника Петрова:

«Для чего у вас на шее провод?»

Ничего Петров не отвечает,

Только тихо ботами качает.

– Да, конечно, дорогая, у тебя было много времени, чтобы завести сюда и подвесить все эти свои приспособления, – сказал я, закончив декламировать. – Но второй раз этот номер не пройдет. К тому же я не смеюсь одним и тем же шуткам дважды. Кончай эту комедию и спускайся, если не хочешь, чтобы я взял ремень и наконец отделал тебя так, как ты этого заслуживаешь!

В ответ ни звука.

– Держишь характер? Ну держи, держи. Я тоже человек терпеливый.

Сказав это, я пересек комнату и сел на диван, демонстративно положив ногу на ногу. Я даже, наверное, закурил бы, если бы вообще курил.

Трудно сказать, что подумала обо мне Ада, когда вслед за мной вошла в комнату и услышала, как я разговариваю «с трупом». Но она не кинулась прочь из дома и не стала вызывать мне психиатрическую бригаду. Встав у дверного косяка, точно в том месте, где только что стоял я, и сложив на груди длинные белые руки, она без улыбки смотрела на Марину, а затем медленно перевела взгляд на меня.

Я сидел и насвистывал сквозь зубы.

– Что происходит? – спросила Ада.

– Цирк!

– И долго будет длиться представление?

– А вот до тех пор, пока дамочка не одумается и не спрыгнет!

– Она не спрыгнет, – серьезно сказала Ада. – Уж во всяком случае, не спрыгнет до Страшного Суда. Эта женщина мертва уже несколько часов.

– Да?! Вы глубоко ошибаетесь!

– Нет. Человек не может долгое время висеть до такой степени неподвижно. Разве вы не видите, что она не дышит? А впрочем, разговоры такого рода возле покойной…

Не договорив, Ада быстрым шагом пересекла комнату и одним движением отбросила волосы с Марининого лица.

Я замер, увидев распухшее багрово-синее лицо, вывалившийся язык, остекленевшие глаза – один полузакрытый, второй смотревший прямо на меня.

Да, это была Марина. И она, вне всякого сомнения, была мертва!

* * *

На этом месте принято описывать состояние ужаса, охватившее главного героя после того, как до его сознания дошло, что он обнаружил труп, но я этого делать не стану. Во-первых, не хочется повторяться (все это я уже пережил тогда, в гостинице), а во-вторых, не так уж это приятно – признаваться в собственных слабостях.

Чтобы проскочить этот неприятный момент, следующие события я обозначу лишь пунктирно: прибывшая милиция допрашивала меня и Аду до самого вечера. В пятый, десятый, сотый раз я повторял, что понятия не имею, откуда в моей комнате взялся труп повесившейся Марины Дорониной, сухо, без лишних подробностей рассказывал историю нашего знакомства, вынужденно признавался в имевшем место романе, отрицал наличие у меня врагов…

А сам вспоминал, все время вспоминал (зачем? почему?) историю нашего знакомства…

Я хорошо помнил тот день.

Был какой-то благотворительный бал с последующим банкетом, на котором произносилось много речей и тостов в пользу Красного Креста. Как все благотворительные балы, целью которых служит не столько истинная помощь бедным, сколько возможность сильных мира сего засветиться перед телекамерами на богоугодном мероприятии, этот тоже отличался особым размахом: он проходил в знаменитых «Трех Пескарях», со всеми возможными кулинарными изысками, с приглашением большой компании близких и дальних знакомых, умеющих повеселиться.

На это мероприятие меня затащила Катька.

– Пойдем обязательно! Ты журналист – тебе это будет полезно: там столько нужных и интересных людей! А кроме того, может получиться очень интересный материал, просто гвоздь номера, честное слово!

Мы пришли вместе, но время проводили уже порознь. Катька, одетая в форму патронажной сестры Красного Креста, была сразу же подхвачена и куда-то уведена организаторами, и я остался один.

Марину я заметил сразу. Элегантно и дорого одетая, чуть-чуть полноватая – ровно настолько, чтобы ее тело можно было назвать «женственным», а фигуру – «чувственной», она сидела недалеко от юбиляра и исполненным внутреннего достоинства жестом подносила к карминовым губам бокал с «Кровавой Мери». На ней было облегающее, сильно декольтированное платье глубокого бордового оттенка. На груди и руках поблескивали со вкусом подобранные украшения.

– Кто это? – спросил я у своего соседа, меланхоличного толстяка с нездоровым пристрастием к квашеной капусте. Пышнотелый человечек весь вечер хрустел этим незамысловатым маринадом у меня над ухом, не обращая внимания на другие расставленные по Y-образному столу яства.

– Это? Это знаменитая Рина-Пылесос, – усмехнулся толстяк, убирая с губ повисшую капусту.

– Пылесос? Это не ее фамилия, надеюсь?

– Это ее кредо, – ответил сосед. И вдруг, наклонившись к самому моему уху, зашептал, обдавая меня кислым запахом:

– Молодой человек, я вижу, вы пришли сюда безо всякого сопровождения… Я имею в виду бабу, то есть – простите – женщину, даму сердца… Хотите поволочиться за ней? За Мариной? Она хорошая, страстная и, в сущности, очень неплохая женщина, могу вас уверить! Сделайте одолжение, поухаживайте, могу устроить…

– Вы пьяны! – Я брезгливо отодвинулся от сводника.

– Ничего подобного! – с жаром откликнулся любитель капусты. – Ничего подобного! Я просто хочу, чтобы три симпатичных человека доставили себе приятные минуты. Поухаживайте за ней, за Мариной. Ну что вам стоит, приударьте! Всем троим будет хорошо: вам, ей и…

– И?..

– И мне, – признался толстяк. – И не смотрите на меня так. Я не развратник. Я в этом деле, можно сказать, самая заинтересованная сторона.

– Почему? – Дурацкий разговор стал вызывать мое любопытство.

Собеседник мрачнел на глазах. Хрустнул очередной порцией капустки.

– Так почему же?

– Потому, – огрызнулся он, вытирая руки салфеткой, – потому что я ее муж.

Опаньки! У женщины со столь презентабельной внешностью и столь непрезентабельным прозвищем такой нескладный муж! Нескладный, но, как потом выяснилось, очень богатый – ему принадлежали несколько огромных мебельных салонов в Москве, а кроме того, господин Доронин был известным депутатом и меценатом.