От злости прибавилось сил. Лола встала и, пошатываясь,побрела к выходу из сквера. Машину она решила бросить, все равно в такомсостоянии за руль не сесть. О клиенте она и не вспомнила.

Из всех дней недели капитан Ананасов больше всего ненавиделутро понедельника. Из всех человеческих изобретений – телефон. Но когда дваэтих ненавистных явления природы объединялись, чтобы доконать его, несчастныйкапитан жалел, что родился на свет. И без того в голове Ананасова скрежетало,гремело и ухало, как в багажном отсеке самолета во время экстренного снижения,а тут еще телефон надрывался, разрывая его измученные барабанные перепонки.

Ананасов запустил в него подушкой и промахнулся.

Он застонал и сел в кровати.

Комната перед его глазами накренилась, покачалась, какдетская игрушка ванька-встанька, и наконец застыла в каком-то странномнеустойчивом равновесии.

Телефон продолжал трезвонить, ввинчивая каждый звонок прямов голову несчастного капитана, как дрель с победитовым сверлом.

Ананасов протянул трясущуюся руку и схватил трубку, чтобыпрекратить эти невыносимые мучения. Он поднес трубку к уху и услышал мучительнознакомый голос. Сделав над собой немыслимое усилие и заставив свои мозговыеизвилины работать в аварийном режиме, он узнал голос своего ближайшего друга инапарника капитана Гудронова.

Узнав голос Гудронова, Ананасов невольно вспомнил вчерашнийвечер, который они провели вместе. От этого воспоминания ему стало еще хуже.

– Привет, Гудронов! – прохрипел Ананасов, прикрывслезящиеся глаза. – Ты чего в такую рань звонишь? У тебя совесть есть –больного человека садировать?

– В какую рань? – переспросил Гудронов неприличнободрым голосом. – Ты на часы смотрел?

– Еще чего! – Ананасов мучительно скривился. – Ясейчас без посторонней помощи не то что на часы, на календарь посмотреть немогу! Мне для этого нужны два человека, чтобы веки поднять – один правое, другойлевое!

– Ну так я тебе один помогу. Сейчас, Питиримыч, уже второйчас.

– Вот только не надо этого! – прохрипелАнанасов. – Знаешь ведь, как я ненавижу это отсталое церковнославянскоеотчество! Особенно по понедельникам... а насчет времени – второй час или пятый,мне без разницы. Я самое малое до среды человеком не стану.

– А я тебе вчера говорил – не мешай пиво «Урюпинское» сводкой «Батька Махно», от такого сочетания мамонты вымерли! Вот я – пил чистыйкубинский ром, и ничего! То есть не то чтобы совсем ничего, но уже до работыдополз!

– И ты мне в такое время звонишь, чтобы об этомсообщить? – вызверился на друга Ананасов. – Ну, Сеня, я от тебя такойподлости не ожидал! Больного человека обидеть не трудно...

– Да никто тебя обижать не собирался! – обиделсяГудронов. – Я тебя от Остапыча из последних сил прикрываю, а ты ещенедоволен! Я ему сказал, что ты сейчас работаешь под прикрытием, поэтому и неявился вовремя!

– Под прикрытием? – переспросил Ананасов и неприязненнопокосился на ватное одеяло в веселеньком ситцевом пододеяльнике. В его нынешнемсостоянии этот ситцевый оптимизм не вызывал в душе ничего, кроме рвотныхпозывов. – И что – поверил?

– А ты как думаешь?

Полковник Кузьма Остапович Хохленко, непосредственныйначальник двух славных капитанов, был человек строгий, но справедливый. Точнее,справедливый, но строгий. И далеко не дурак. Так что в работу под прикрытием впонедельник, да еще в первую половину дня, он мог бы поверить только под общимнаркозом.

– В общем, он сказал, чтобы ты свое прикрытие сворачивал и вчетырнадцать ноль ноль был по адресу: проспект Супружеской Верности, домтридцать два.

– А что там у нас?

– А там у нас, Питиримыч, место преступления. Конкретно –свежий трупак со всеми следами насильственной смерти.

Гудронов отключился, не дожидаясь, пока напарник обругаетего за ненавистное отчество.

Ананасов тоже попытался повесить трубку, но промахнулся.Телефон свалился с табуретки, дважды перевернулся и застыл на полу в позепьяной лягушки.

Ананасов встал, покачиваясь, и побрел в ванную комнату. Этимпоступком он наглядно доказал, что в жизни человека всегда есть место подвигу.

Поплескав в лицо тепловатой водой из-под крана, капитанрискнул взглянуть в зеркало. Увидев свое отражение, он охнул и зажмурился.Такое можно было показывать только в фильмах ужасов. Предъявлять такое лицопосторонним было небезопасно. Не всякая психика могла выдержать такое кошмарноезрелище.

Тут у него в голове шевельнулось смутное воспоминание, чтонекоторое время назад он припрятал за батареей на кухне четверть бутылки водки«Наркомской» в качестве неприкосновенного запаса на такой случай, как сегодня.

Пошатываясь и постанывая, Ананасов добрел до кухни.

В раковине громоздилась груда грязной посуды. При виде остатковеды в тарелке ему стало совсем худо. Стараясь не смотреть в ту сторону,несчастный капитан пробрался к батарее и запустил за нее руку.

Бутылка там действительно была.

Ананасов испытал короткий прилив энтузиазма.

Однако, вытащив бутылку на свет божий, он увидел, что онапуста и суха, как передовая статья экономической газеты, а на самом дневаляется дохлая муха.

Видимо, он уже использовал неприкосновенный запас и неудосужился его пополнить.

Ананасов невольно вспомнил своего деревенского родственникадядю Федю, который во время нечастых встреч учил его жить. «Главноедело, – говорил дядя Федя городскому племяннику, – главное дело,племяш, это здоровый образ жизни. А именно, чтобы в доме всегда был рассол. Вотя, случается, выпью... часто случается, племяш... считай, каждый деньслучается... так наутро, сам понимаешь, жить не хочется. Но примешь рассолуковшичек – и снова как молодой! И снова, племяш, готов к труду и обороне!Потому как в рассоле, племяш, прям-таки пропасть витаминов и прочих полезных вещей».

Рассол у дяди Феди был первостатейный, на это былапоставлена дяди-Федина жена тетя Зина, которая много лет исправно выращивалаогурцы и солила их в большой бочке.

Ананасов тяжело вздохнул. За неимением дяди-Фединого рассолаон высосал найденную в холодильнике бутылку напитка «Байкал», кое-как побрился,оделся, соответственно настроению во все коричневое, и двинулся на местопреступления.

Возле тридцать второго дома по проспекту СупружескойВерности его уже поджидал друг и напарник. Еще там ошивался судмедэкспертКащеев, унылый лысый тип неопределенного возраста, и фотограф Опричный,суетливый молодой человек в клетчатой кепке с ушами. Чуть в стороне, теснимыедвумя пожилыми милиционерами, волновались зеваки из числа гражданских.

– Опричный, не мелькай! – взмолился Ананасов,мучительно морщась. – Понедельник же! Сам понимаешь!