– Бедные сиротки, конечно, одиноки и печальны, иутешить их – долг подлинного дворянина…

– Может, следовало бы его убрать? – деловитопредложила Мара. – Я могу незаметно, никто ничего не заподозрит, он вообщеумрет через неделю…

Перемена была столь резкой, что Сварог с досадой махнулрукой.

– Я что-то глупое предложила?

– Нерациональное, – сказал Сварог, чтобы невдаваться в дискуссии. – Нет ни смысла, ни потребности… Красивый город?

– Да. Только стратегически уязвимый.

– Не без этого…

Равена, как и прочие столицы, размещалась по обоим берегамИтела.

Пароход уже пересек городскую черту, и по обе стороныуплывали назад высокие каменные дома под острыми черепичными крышами, берегабыли забраны в серый гранит, и над крышами дрожали потоки раскаленного воздуха,пронизанного едва заметными дымами: город просыпался, повсюду готовили завтрак.Кое-где над берегами еще стелился сизый рассветный туман, знаменовавший здешнююзиму. «Зима, тоже мне, – подумал Сварог, глядя на низкие портовые здания,проступавшие сквозь зыбкое полупрозрачное марево.

Ни снега, ни настоящих холодов. Только-то и всего, что самуючуточку прохладнее, – да облака, когда зарядят зимние дожди, выглядят унылееи угрюмее, чем летом». Правда, он еще не видел нынешнего лета своими глазами, иэта фраза была вычитана из здешнего романа.

– Тебе не холодно?

– Разве это холод? – удивленно взглянулаМара. – Вот на Сильване… И потом, нас учили переносить холод.

– А как получилось, что вас так рано научили…

– Заниматься любовью? – непринужденно закончила занего Мара. – Это просто. Видишь ли, женщина показывает гораздо лучшийрезультат, если незадолго до того была с мужчиной. Наука. Так нам объясняли налекциях, и я пришла к выводу, что наука права.

– Ну да, наука, – проворчал Сварог. – Чему быпутному учили, яйцеголовые…

Мара потупилась в наигранном смущении:

– Но я вчера ночью поняла, что многому нас довольнобездарно учили…

– Кошка, во второй раз ты меня покраснеть не заставишь.

– Но в первый раз ты и в самом деле покраснел. Этакпикантно запунцовел…

– Р-разговорчики, – сказал Сварог. – Меня,понимаешь ли, по-другому учили. Хватит. Давай о делах. Если, паче чаяния, насвздумают задержать на таможне, будем прорываться. Жестко.

– А это будет рационально?

– Пожалуй, – сказал Сварог. – Я обдумал.Графиня, к которой мы едем, особа при дворе влиятельная. Из ее особняка нассогласно здешним законам смогут извлечь только по «золотому листу», именемкороля. И заниматься нами будет личная королевская полиция. А у нас найдетсячем расположить к себе короля…

– Если прикажешь, я его расположу к нам очень быстро.Нас учили…

– Молчать, – сказал Сварог. – Тебе известно,что такое ревность?

– Но какое отношение это имеет к работе? – искреннеудивилась Мара.

Сварог мысленно плюнул и промолчал.

Таможенное дело здесь пребывало отнюдь не в зачаточномсостоянии и было поставлено на совесть. Причал оказался обнесен солиднойрешеткой в два человеческих роста, и покинуть его можно, только пройдя черезнизенький и длинный кирпичный домик (и у домика, и по ту сторону решетки там исям прохаживались стражники в темно-бордовом, выглядевшие отнюдь не лопухами).Сварог не без грусти вспомнил патриархальные обычаи харланской столицы. Здесьбыла более цивилизованная страна – следовательно, взятки брали не в примеризящнее и культурнее, хорошо еще, что дворян первыми пропускали в таможню.Внутри домик был разгорожен вдоль кованой решеткой в половину человеческогороста, перемежавшейся десятком широких столов, за которыми восседали чиновникив темно-зеленых вицмундирах таможенного департамента, судя по знакам различия –мелкая сошка.

– Пустяки, – тихо сказала Мара, наморщивнос. – Если что, хватай свой любимый топор и иди первым, я прикрываю…

Сварог положил перед пожилым узколицым чиновником своюподорожную.

Тот внимательно прочитал ее, потом еще раз, гораздомедленнее, уставился в потолок, перевел желчный взгляд на Сварога:

– Так… Барон Готар – это вы и есть, надо полагать?

– Да уж надо полагать, – сказал Сварог.

– Где же это у нас Готар?

– В Пограничье, – сказал Сварог, чутьнасторожившись.

Чиновник задумчиво уставился в потолок:

– Слышал что-то такое, как же… Ни суверена, ни порядка,ни надлежащей администрации… Весело живете?

– Как посмотреть, – сказал Сварог. – С утравсякую шваль вешаем, не одних только канцелярских крыс, хотя, если придет такаяпотребность, любую чернильную душу с Конопляной Тетушкой повенчаем и слез литьне станем…

Стоявший за спиной чиновника стражник откровенно заржал.

Чиновник поджал губы, с ног до головы оглядел Мару:

– Дочка?

– Племянница, – сказал Сварог.

– Понятно. Троюродная, надо полагать? Или родство ещеболее дальнее? Что ничуть на теплоту тесных родственных отношений не влияет,вовсе даже, я бы сказал, наоборот…

Стражник приготовился заржать, но встретил взгляд Сварога ис ходу передумал. У Сварога же возникли стойкие подозрения, что дело нечисто.

Сначала показалось, будто таможенник примитивно вымогаетвзятку, но тут же стало ясно, что все гораздо серьезнее.

Судя по жалкому серебряному шитью – всего-то по трикоротеньких веточки остролиста на каждом рукаве и узенькая кайма наворотнике, – таможенник пребывал в убогом чине канцеляриста, сиречь третийот конца согласно здешней Табели о рангах. Пояс на нем был не дворянский, асеребряный, Сословия Чернильницы. Чиновник столь ничтожного класса, к тому жене дворянин, ни за что не стал бы держаться столь нагло с благородным, пустьдаже захудалым бароном из Пограничья. Скорее наоборот – именно дворяне изПограничья не в пример более свирепо относятся к малейшему посягательству на ихчесть. Будь Сварог обычным вольным ярлом, чиновник давно лишился бы половинызубов – он вдобавок ко всему ни разу не назвал Сварога ни «вашей милостью», нидаже «лауром». И неприятности у ярла были бы минимальными – благородныесвидетели подтвердят, что чернильная крыса сама спровоцировала барона стольхамским обращением, грузный маркиз возле соседнего стола уже сделал Сварогунедвусмысленный знак, могущий означать лишь одно: «Да заедьте вы ему в ухо,ваша милость!» Сварог ограничился тем, что придвинулся к столу и грозно сказал:

– Шевелись, крыса чернильная, уши обрежу!

Чиновник, опустив глаза, стал копаться в бумагах.