вас понервничать... Не думайте, с вашим мужем у нас ничего не было... Просто знакомые...

После этих слов Землянская, немного остывшая и расслабившаяся, почувствовала мучительный стыд за свои ничем не подкрепленные подозрения, виновато предложила:

— Это вы меня простите... Садитесь, мы вас довезем до мебельного... Что же вы, с такими деньгами и в такси... Мало ли...

Землянский слепо вел машину. Прислушиваясь к разговору сидящих на заднем сиденье его собственной жены и его собственной любовницы, он тихо удивлялся. Они болтали так, словно были знакомы целую вечность и питали друг к другу самые нежные чувства. Но то была не такая уж обычная беседа. Землянская всячески старалась выведать об истинных взаимоотношениях между мужем и Ситниковой, та в свою очередь делала все, чтобы ей этого сделать не удалось. Беседа напоминала занятия фехтовальщиков: удар — парирование, укол — уход от укола... Сигнальная лампочка поражения пока не вспыхивала.

Вылезая у совершенно ненужного мебельного магазина, Елена Николаевна сказала совершенно притихшему Землянскому:

— Завтра поступит хороший виноград, можете заглянуть...

— Завтра я занят, — поддерживая игру, развел руками Борис Игоревич, усилием остатков воли отгоняя мысль о том, что деньги могут к нему не вернуться.

Потерянная физиономия Землянского была забавна, и Елена Николаевна сжалилась:

— Виноград я вам оставлю, не расстраивайтесь, — успокоив Землянского, она повернулась к его жене: — Нина, еще раз простите, что все так получилось. Спасибо, что подбросили. Заходите, если окажетесь у рынка. А насчет босоножек договорились. Правда, подруга берет с наценкой, но все равно дешевле, чем на барахолке.

— Спасибо, Лена, — отозвалась Землянская. — Обязательно загляну на днях.

20

Долго размышлял Махмуд Турсунов, прежде чем решился на этот шаг. Мысленно он перебрал не один десяток людей, проживающих в их небольшом городке, но никто из них не подходил для намеченной цели. Трудность в подборе кандидата заключалась в том, что, во-первых, он непременно должен быть русским, чтобы не бросаться в глаза в Сибири, во-вторых, не очень щепетильным в делах и без всяких там дурацких принципов, в-третьих, неглупым, грамотным. Конечно, можно послать Стасика, но тот только и способен, что держать язык за зубами, прислуживать да набить кому-нибудь физиономию, когда это потребуется Махмуд-аке.

Дельное предложение подкинул Рустам. В разговоре он упомянул юрисконсульта завода, на котором работал в отделе сбыта. Махмуд быстро навел о Курашове справки. Оказалось, что Михаил Федорович поселился в городке несколько лет назад, в доме своего деда, перебравшегося в Таджикистан еще до войны. Курашов был когда-то женат, но жена вместе с детьми осталась в Сибири, и он платил алименты по исполнительному листу. Это случайное стечение обстоятельств окончательно склонило чашу весов в пользу юрисконсульта. Турсунову представлялось немаловажным то, что Курашов будет в том городе как рыба в воде, да к тому же при необходимости всегда сможет объяснить поездку желанием встретиться с детьми. Главное же, что привлекало в Курашове, — слухи о том, что с третьего курса юридического института он был отчислен за какие-то неблаговидные поступки. Какие именно — Турсунову узнать не удалось, однако дело каким-то образом было связано с милицией. Один недостаток обнаружился у Курашова — он не отличался равнодушием к спиртному... Однако это как взглянуть, рассудил Махмуд, может, это оборотная сторона достоинства. Во всяком случае, такому человеку наверняка трудно живется на одну скромную зарплату юрисконсульта, если учесть, что третья часть уходит на алименты.

Когда Махмуд велел Стасику съездить за Курашовым, договоренность о встрече с которым уже была достигнута через Рустама, Стасик брезгливо скривился:

— На кой вам этот хмырь нечесаный? Нашли министра, машину за ним посылать. Сейчас звякну по телефону, сам притопает.

Недовольство Стасика было вызвано тем, что уже несколько часов он хлопотал перед мангалом, резал овощи, мыл фрукты и был в полном неведении, для какого же важного гостя готовится пир. А с утра он ездил в Ленинабад за каким-то особенным коньяком и водкой «Золотое кольцо». Узнав, что гость всего-навсего местный юрисконсульт, которого он физически не выносил из-за одной только вытянутой физиономии с вислым, как поникший огурец, носом и вечно слезящимися, выцветшими от постоянного перепоя глазами, Стасик возмутился.

Турсунов холодно улыбнулся:

— Делай, что говорят...

— Хорошо, Махмуд-ака, — буркнул Стасик.

Через минуту внизу, на стоянке автомашин, сердито хлопнула дверца, и на шоссе вылетела белая «Волга». Турсунов-старший посмотрел на брата:

— Может, Стасик прав? Может, этот юрист совсем не тот, кто нам нужен?

Рустам робко пожал плечами:

— Кого еще найдешь?

Махмуд промолчал в задумчивости, бросил в рот поджаренный соленый миндаль.

Черный и вязкий, как повидло, среднеазиатский вечер споро пробрался под корявые от старости груши, чайхана обезлюдела. Лишь над двумя-тремя дастарханами горели светильники, окруженные пляшущими насекомыми.

Махмуд подозвал похожего в своем белом одеянии на призрак сутулого чайханщика:

— Хозяин, мы задержимся, поговорить надо с человеком.

— Не беспокойтесь, Махмуд-ака, я не тороплюсь. Пока есть гости, работать надо.

Наконец на шоссе заметались кинжально-острые лучи фар. Рустам поцокал языком:

— Как гонит, как гонит! Разобьет он тебе машину!

— Для хорошего человека ничего не жалко, — самодовольно усмехнулся Махмуд.

За те пять лет, что Стасик прожил в его доме, Махмуд незаметно привязался к недалекому, но верному парню, подобранному в Ленинабаде, где тот, закончив недолгую спортивную карьеру, подвизался в качестве швейцара в небольшом ресторане. Когда-то Стасик входил в состав юношеской сборной республики по боксу, но был изгнан за пьяные дебоши и применение своих быстрых кулаков отнюдь не на ринге. Если бы кто-нибудь вздумал спросить Махмуда, действительно ли Стасик является его троюродным племянником, а именно в таком качестве он поселился в доме Турсуновых, Махмуд, не задумываясь, подтвердил бы этот факт родственных отношений, так как давно уже считал парня за младшего непутевого родича. И, как часто бывает, относился к этому непутевому даже теплее, чем к нормальным и настоящим племянникам.

Вскоре из темноты вынырнул Стасик. За ним, грузно ступая, появился Курашов. Юрисконсульту было около сорока лет, но неизменно присутствующее на лице брезгливое выражение старило его. Едва глаза Курашова адаптировались к свету, он изобразил доброжелательную мину:

— Вечер добрый, Махмуд-ака...

Турсунову-старшему понравилось, что юрисконсульт обратился именно к нему, словно и не заметив присутствия Рустама, понравился и уважительный тон, и то, что Курашов не счел зазорным переломить в легком поклоне свою длинную спину.

— Селям-алейкум, Михаил Федорович, — отозвался Турсунов, спустился с дастархана, протянул мягкую, забывшую физический труд ладонь, похожую на ладонь женщины, всю