Век погас, серебряные свечи, длинный перечень талонов литера«Б» с острова Эвакуа, плавятся в уродливых божков, ты, гроссмейстер радостныхзаплечий, каких домашних животных, кроме сухих и черных кошек, бей наотмашь,без обиняков, двери не открывать, сигнализировать немедленно!

Пропадай, моя литература, дайте вашу ладонь, химическимкарандашом на бугорке любви, Ланцелот, Онегин, Дон-Кихот, никогда не дождетесьпереклички фаланстеров, тяжело страдает кубатура, грязный уж ко мне вползает врот, так и стоять мускулистыми барельефами с гроздьями фальши на плечах, сбананом обмана в правой руке.

Только ты остался на просторе, пока не пройдет финальнаябомбардировка, поднимая дерзкий ля бемоль, замедленное падение фасадов,завершение элементарного фотосинтеза, только ты один в моем фаворе, ускоренноецентрифугирование, светлоокий Севера король, из варяг в греки без промежуточныхостановок...

«Видишь, – писала Нина, – в какую я впадаюпростоту. Удали отсюда модернистскую прозу, и получится почти нормальныйстих...»

Он так и сделал, и с тех пор все бормотал себе под нос этот«почти нормальный стих». Закавыка была только в «дерзком ля бемоль»: он никакне мог сообразить, для чего это тут, ведь не для рифмы же, пока вдруг невспомнил старую семейную хохму. Както раз музыкально малограмотный Савваупотребил этот «ля бемоль» ни к селу ни к городу, чем вызвал бурный восторг уНины. Она никак не могла успокоиться и несколько месяцев все доводила мужа«этим злосчастным ля бемолем». Профессор, а как сегодня «ваш ля бемоль»? Савка,ты все собрал, «ля бемоль» не забыл? Люблю тебя, мой друг, но больше всеголюблю «твой ля бемоль»...

Глупая, прилипчивая шутка, оказавшаяся вдруг в строфеНининого серьезного и, очевидно, трагического стиха, повернула его мысли внеожиданном направлении. Ему показалось, что, уцепившись за нее, он можетраскрутить весь клубок своих чувств и ответить самому себе, почему он,профессор, заведующий кафедрой, оказался на фронте, практически на передовой.

Этот тон бесконечно милого друг над другом подшучивания, накоторый они так счастливо натолкнулись в первые же дни супружества, давно ужесебя изжил, а она этого не понимала, она позабыла сменить пластинку и тянулавсе тот же мотив. Да он и сам не понимал, откуда вдруг берется раздражениепротив любимой и единственной женщины, раздражение легчайшее и самое что ни наесть мимолетное, которое он не только никогда не показывал, но и самому себе непозволял на нем спотыкаться, но все-таки спотыкался и – раздражался. Забесконечными шутками, как он вдруг сейчас понял, стояло нечто другое – ирония,снисхождение. Ей, поэтессе и в общем-то человеку богемы, он, хирург,аккуратист, атлет, видимо, всегда казался воплощением презренного здравогосмысла, и в связи с этим их союз – неким мезальянсом. Слов нет, Нинка еголюбила без памяти, в постели с ним забывала обо всем на свете, их оргазмы,очевидно, приносили ей какие-то романтические воспарения. Помимо этих дел, онбыл для нее сильной опорой, человеком, внутренне не покорившимся. Она как-топризналась, что он спасает ее от депрессии и, возможно, от алкоголизма. Ивсе-таки она всегда оставляла себе этот как бы запасной выход, какую-тогипотетическую возможность сквозануть из супружества – иронию. Увы, он знал этоточно, гипотетические возможности иной раз становились реальностью. Временами,он видел, у нее начинала кружиться голова. В такие дни она где-тозадерживалась, часто уезжала то в реальные, то в выдуманные творческиекомандировки, возвращалась с блуждающим взглядом, заболевала гриппом, ангиной,один раз даже пневмонией, закутывалась в свитеры, пледы, сидела в углу,строчила в блокнотике, виновато шутила, однако шутила, шутила всегда. Врезультате этих приступов, естественно, появлялись стихи. Как говорится, все напользу. Виновники ее «высоких болезней» чудились ему повсюду. На писательскихсборищах и поэтических вечерах он ловил на себе иронические взгляды. Как-то разодна растленная тварь, улучив момент, спросила его с усмешечкой: «Савва, а выдействительно так привязаны к этой Нине Градовой?» То ли хотела намекнуть наневерность, то ли к себе в постель жаждала затащить, во всяком случаеспрашивала так, будто он и не был мужем «этой Нины Градовой», а просто одним изее, ну, скажем так, лирических героев.

Кстати, о лирике. Внимательно, строчку за строчкой,прочитывая ее стихи, он не видел в них себя. Ну что ж, таков мой удел, мнедостается только бытовая ирония, и я должен на нее отвечать соответственно.Ёлка, так та под влиянием мамы вообще привыкла смотреть на отца как надомашнего шута. Таким я и предстаю. Добрый вечер, дамы, пришел ваш домашнийшут. Чем еще вас позабавить? Не угодно ли папе повисеть на люстре?Па’д’проблем, медам, только прошу не раскачивать тело. Он никогда не унизитсядо сцен ревности. Это исключено. Никогда не спрошу о «лирических героях», хотялюбопытно, кто же так сильно поражает поэтическое воображение? Может быть, одиниз этих новомодных советских «хемингуэев», в компании которых она в последнеевремя повадилась появляться? У них у всех усики под носом и за плечамикакая-нибудь Испания, вроде Халхин-Гола. У них ордена Красного Знаменипривинчены к пиджакам оксфордского стиля, у них машины и квартиры в новыхтяжело-каменных домах. Молодые, сильно выпивающие путешественники, в первые жедни войны они облачились в пилотские кожанки и стали появляться в писательскомклубе с солдатскими вещмешками... Что же это, если не ущерб вкуса, дорогаякомсомолочка-декаденточка, когда ты посвящаешь стих неким прозрачным инициалами пишешь там: «Он опять улетел, сделав крылья подобием родины, ускользающейтенью в холодных пустых облаках»?

На собрании профессорско-преподавательского состава винституте представитель Наркомата здравоохранения довел до сведенияприсутствующих, что все профессора и доценты автоматически получают «бронь».Партия и правительство уверены, что эти высококвалифицированные специалистывнесут свой вклад в победу над врагом, консультируя и оперируя в тыловыхгоспиталях. К тому же проблема подготовки медицинских кадров встает сейчас сеще большей остротой. Мы должны гарантировать как горизонтальное, так ивертикальное медицинское обеспечение действующей армии. Тогда вдруг на трибунувылез профессор Китайгородский и сказал, что именно в связи с горизонтальным, аглавным образом, с вертикальным медицинским обеспечением армии он намеренотправиться на фронт. Он также подчеркнул, что, начиная еще с его первых шаговпод руководством Бориса Никитича Градова, его исследовательская работа всегдаимела определенный военно-медицинский аспект и было бы просто нелогичноупускать возможность проверки этого аспекта в полевых условиях.

Несколько человек на этом собрании последовали его примеру,и Китайгородского даже объявили зачинателем патриотической инициативы.Институтские доброжелатели говорили о нем: «Савва продемонстрировал истинныйпатриотизм, вот вам пример, ни единого высокопарного слова, даже легкая ирония,и вот вам, пожалуйста, истинная русская интеллигенция!»