– Он прибудет перед началом спектакля. За час. У него дела и все расписано поминутно.

– Мне нужно с ним побеседовать, если он не хочет получить повестку вызова в полицию.

– Думаю, что не хочет, – ответила администратор. – На свой страх и риск я вас вписываю. Не более пятнадцати минут, а то полетит интервью с Никитой…

– Козодоевым, – закончил Паша.

– Вы его знаете?

– Немного, – уклончиво сказал он. Про себя же подумал, что неплохо бы познакомиться с этим Козодоевым. Вдруг журналист, или как там его, блогер, окажется ценным источником информации. Такую возможность упускать нельзя.

– Жду вас к восемнадцати, – сказала администратор.

Павел задумался, в чем идти в театр. Одежды подходящей нет.

В кабинет заглянула Светлана.

– Ты как?

– Сегодня иду к главрежу… в театр. Надеюсь, что повезет, хотя надежда уже болтается на ниточке.

– И зря!

– Как твой Сережа?

– Сегодня выписывают.

– Поздравляю.

После обеда Павла вызвал к себе Вась Васич и поинтересовался результатами. Павел отрапортовал, но во время доклада чувствовал на себе пристальный взгляд начальника, как будто бы он что-то решал или взвешивал про себя.

– То есть пока тупик? – подытожил Вась Васич.

– Разрабатываются разные линии.

– То есть линии есть. А версий нет?

Паша готов был провалиться сквозь землю.

– Надо все как-то поактивней разворачивать, не стоять на месте… Через два дня придешь с новым докладом.

Когда Паша подходил к театру, он был готов разорвать в клочья главреда вместе со всеми артистами до кучи.

Константин Громопуло оказался высоким интересным мужчиной с кудрявыми волосами и холеной бородкой. Он напоминал томного изнеженного красавца, который отлично знает цену своей внешности и ни на минуту не забывает об этом, и больше походил на актера, чем на руководителя театра.

При виде Паши, вошедшего в кабинет в сопровождении администратора Эльвиры, которая сегодня была в ярко-оранжевом балахоне, Громопуло капризно поморщился:

– Я же просил – никому…

– Это из полиции, – многозначительно сказала она. – Я вам оставила сообщение.

– А… И что от меня хотят? – Он по-прежнему обращался к ней, а не к Павлу, словно тот был для него пустым местом, хотя в некотором смысле, наверное, так и было. Самомнение и нарциссизм режиссера явно не лезли ни в какие ворота.

– Мне надо с вами побеседовать.

– А в другое время никак?

– Я могу прислать вам вызов в полицию, – предупредил Павел. – Если вам неудобно сегодня.

Режиссер замер, словно прислушиваясь к себе. На лице его появилось выражение озабоченности.

– Ну хорошо… Недолго.

– Пятнадцать минут, – умоляюще сказала Эльвира.

Оставшись наедине с Громопуло, Павел достал блокнот.

– Что вы можете сказать о Диянове и Морозове? Два ваших актера убиты.

– Постойте, – капризно протянул главреж. – Давайте будем точны. Диянов – не мой актер. Если мне не изменяет память, он собирался переходить к нам в театр, пару раз беседовал со мной, два года назад сыграл в двух спектаклях эпизодические роли. И все.

– А Морозов?

По лицу Громопуло пробежала едва уловимая тень.

– Морозов тоже не был в основном составе. Он играл у нас в одном спектакле. Наш театр открыт всем, это один из его основополагающих принципов. Мы принимаем как профессионалов, так и любителей. Морозов не был профессиональным актером, тем не менее играл у нас, мы сотрудничали с ним.

– Вы знали, где на самом деле работал Морозов?

И снова – на лице тень, хотя Павел мог поклясться, что на самом деле ответ положительный – знает.

– К сожалению, не помню…

– Он работал в МИДе.

– А, да, кажется, припоминаю, – капризным тоном протянул гравреж.

– Как по-вашему, у Морозова были в театре враги?

Ему показалось, что Громопуло сейчас фыркнет.

– Мне об этом ничего не известно.

– Но все же? – настаивал Павел.

– Нет. Ничего такого я не припомню. Впрочем, интриг, склок и дрязг хватает в любом коллективе, но я стараюсь в это особо не вникать.

– Какие ваши версии этих убийств?

– Какие версии? Вы полиция, вы и расследуйте…

– Какие у вас отношения с Никой Загородской?

Громопуло метнул на него взгляд, полный ненависти. Уж в этом Павел ошибиться не мог.

– Никаких! – сказал он громко. – Ника – актриса моего театра. Все!

И для большей убедительности слегка хлопнул ладонью по столу.

Павел бросил взгляд на руки. Обручального кольца нет. Значит, не женат, хотя это не обязательно. Есть мужчины, которые не носят обручальных колец, поэтому делать выводы о семейном статусе главрежа театра преждевременно.

– Вы женаты?

Громопуло побагровел.

– Это к делу относится или как? – прорычал он.

– Относится.

– Я в разводе… и давно.

– Я могу посмотреть ваш спектакль? «Сон Татьяны и Онегина»?

Громопуло позвонил.

На пороге выросла Эльвира.

– Эльвира Максимовна, будьте добры, проводите человека на спектакль. Посадите на хорошее место.

Уже в дверях Павел обернулся и спросил:

– А Ника Загородская сегодня будет играть?

– Да!

Это «да» было железно припечатано, как клеймо на лоб…

* * *

Дома Паша принялся на белом листе бумаги рисовать линии и кружочки.

Есть два трупа. Даны, так сказать, в наличии. Александр Диянов и Кирилл Морозов. Связывает их театр «На грани». Один из убитых собирался туда прийти, другой – уже играл небольшую роль.

Диянов и Морозов были знакомы друг с другом, но не близко. Друзьями они не были, скорее просто знакомыми. Диянов просил у Морозова протекции по поводу перехода в театр. Еще с ними обоими была знакома Ника Загородская. Она была любовницей Диянова, Морозов же являлся ее двоюродным братом. Оба убиты зверским способом. Отрублены руки, и в них вложена роза. Зачем? Что за знак? Кто и что хотел сказать этим? Вера Павловна что-то говорила о молчании. Роза – знак молчания в оккультных практиках.

Мысли Павла возвращаются к театру. Странный спектакль… Яркие кричащие декорации, Татьяна, которая словно попала в компанию непонятных людей, напоминающих не то вампиров, не то зомби из фильмов-ужастиков… Наверное, он чего-то не понял… Но вот чего? Вдруг вспомнилась запись в блокноте Морозова: Татьяна, которую убил медведь… В спектакле медведь никого не убивает, он преследует Татьяну… Вспомнились еще 80 ОТМ. Может быть, это зашифрованные инициалы какого-то человека, которому исполнилось восемьдесят лет? Ничего путного и дельного на ум не шло, Павел с досады скомкал листок бумаги и запульнул его в угол комнаты.