Единственный раз, когда я спросила у матери, что со мной происходит, она зло прошипела:

– Евин грех! За все будет расплата. И каждая дочь Евина наказана за первый грех. Ибо эта скверна – напоминание о непослушании, греховности и дурности всего женского рода.

Я не поняла, почему все женщины должны расплачиваться за грех, который совершила Ева. Но не рискнула расспрашивать. Мне не хотелось вдобавок к боли в животе получить очередную порку, или ночное бдение, или что-нибудь еще.

Однажды в школе случилась катастрофа. Целый урок я просидела неподвижно. Если вам это о чем-то скажет, то у меня был самый пик менструации, когда выливается больше всего крови. Оставалось пробыть в школе еще около часа, и потом я смогла бы хоть немного расслабиться.

Вот звонок. Я встала, чтобы приготовиться к последнему уроку. Мимо моей последней парты пошли к дверям одноклассники.

– Зырьте! – сказал кто-то из мальчиков.

– А! Ха-ха-ха!

– Течка!

За моей спиной начался просто дикий хохот. Кто-то пихнул меня в плечо.

– У Монашки течка!

Я обернулась.

Подростки жестоки. Почти все без исключения. А те, у кого нет природной жестокости, играют в нее, чтобы не отбиваться от коллектива. Да и когда вырастают, мало кто становится человеком. «Бей слабого!» – девиз на все времена.

На моем стуле размазанное кровяное пятно. Хорошо, что на темном платье не видно такое же, но оно там есть. Возле моей парты, в конце класса, сгрудились почти все. Они тыкали в меня пальцем. Их перекошенные от дикого веселья лица часто являлись мне в кошмарах еще долгие годы.

– Течка! Течка! Течка! – скандировали пацаны.

Девочки, хотя как можно назвать их «девочками», когда они были уже слишком осведомлены о взрослой жизни, а некоторые даже кое-что успели попробовать, стояли здесь же. Они тоже смеялись. И этот смех был еще более издевательским. Чувство превосходства – вот что было на их лицах. Заморышная Монашка, с которой никто не хотел сидеть, никто не разговаривал, которая была странной и, возможно, сумасшедшей, опозорилась на весь класс.

Лида Гаврилова метнулась к своему рюкзаку со множеством кармашков на молниях. Вернулась и швырнула в меня какую-то конфету. Так мне показалось.

– О! Тампон! – заржала самая толстая девочка в классе, Лена Барыгина.

Она тут же подошла к своей сумке и через полкласса кинула в меня конвертик в оранжевой обертке.

– Да она про такое не знает!

Кто-то из девочек вскрыл конвертик, вынул прокладку и с размаха прилепил мне ее на парту. Взрывы смеха не утихали. Со всех сторон в меня тыкали пальцем, обзывали «течкой», советовали засунуть тампон поглубже.

Я понятия не имела, как пользоваться всеми этими гигиеническими приспособлениями. Щеки пылали от стыда. Мне казалось, что я попала в филиал Ада и издевательства никогда не закончатся.

А по внутренней стороне бедра стекала очередная капля крови. Она впитывалась в колготки. За ней следовала другая.

Только когда в класс вошла биологичка, все прекратилось. Не сразу, лишь после ее окрика. С первого взгляда она поняла, что происходит.

– Иди домой, – сказала она мне. – Остальные по местам!

Пожалуй, только биологичка относилась ко мне нормально. Остальные учителя хоть и ставили мне высокие оценки, редко вызывали к доске, предпочитали не иметь дело с девочкой из странной семьи.

По дороге домой я протекла еще больше. Тряпки съехали, неприятно натирали бедра. Даже колготы на внутренней стороне были сырыми. Мне было стыдно, обидно и противно. Это несправедливо! Так не должно быть.

Мать выслушала мой сбивчивый, лишенный многих, действительно многих подробностей рассказ. Нет, она не прижала меня к себе, не сказала, что все будет хорошо или хотя бы неплохо.

Я оказалась на улице. Она выставила меня из дома, сунув в руки таз и слепленный из обмылков кусок хозяйственного мыла.

Промозглый октябрь. День скатывался к концу. Поднялся ветер, небо заволокло плотной серой пеленой. Я стою в куртке и сапогах позади дома. И стираю в холодной воде свои вещи. Руки не слушаются, их скрючило от холода. Кисти покраснели, их щиплет. Вода в тазу розовая, мыльная, мне приходится ее таскать от колонки, что в конце огорода.

По ногам стекает мерзкая кровяная капля. Я ненавижу. И то, что я женщина. И то, что холод буквально выпивает меня. И то, что мать смотрит за мной из окна дома.

* * *

– Знаете, не многие столь откровенны, – признался Валентин Игоревич. – Даже после пары лет плотного общения с клиентом не всегда удается проработать или хотя бы просто проговорить какие-то особо травмирующие моменты.

– Это плохо? То, что я рассказываю?

– Нет, совсем нет. Это значит, вы готовы идти вперед, Лина. И я вас за это очень уважаю. Вы очень сильная женщина. Невероятно сильная.

– Спасибо, – несколько смутилась женщина. – Но я в этом сомневаюсь.

– Почему?

– Мне кажется, я выгорела. То, что я пишу для «Огней», меня несколько пугает. Эти статьи. Вы читали?

– Да, – кивнул Валентин Игоревич. – У вас удивительно легкий слог. И чувство сопереживания этим несчастным убитым девушкам.

– Вот именно! Сопереживание. Для настоящего журналиста нет ничего хуже, чем начать так глубоко погружаться в материал. Тем более такой. Меня пугает то, что я начинаю ассоциировать себя с ними.

Высказав мысль, Лина вдруг четко поняла, что именно она не давала ей покоя последнее время. Жуткие ассоциации упрямо лезли в голову.

– А вчера, представляете, у меня вообще случился приступ паранойи.

– Для этого был веский повод? Вам кто-то угрожал? Кто-то вас преследовал?

– В том-то и дело, что нет, – помотала головой Журавлева. – Я разговаривала с майором, ведущим эти дела, и вдруг почувствовала, что кто-то смотрит мне в спину. Такой, знаете, тяжелый взгляд. Меня аж передернуло.

– Вы ведь сообщили об этом полицейскому?

Лина фыркнула.

– Я так понял, что именно от полицейских вы узнаете детали дела. От того, с кем говорили? Он сможет вас защитить? – забеспокоился Валентин Игоревич.

Он смотрел на клиентку, чуть подавшись вперед. Желая ее поддержать, психоаналитик коснулся ладони Лины и слегка пожал ее.

– О, только не этот тип! Майор Парфенов ненавидит меня, – криво усмехнулась женщина, осторожно высвобождая руку из руки Валентина Игоревича. – И это у нас с ним взаимно.

* * *

– Парфенов, ты с дуба рухнул? – прямо спросил следователь Копылов.

– Не понял вопроса, Павел Иванович, – ответил Кирилл.

– Ты какого черта самодеятельность развел? Вам нужно отрабатывать контакты Лопатиной и Мацкевич. Шерстить их знакомых, приятелей. Камеры этого «Пеликана» просматривать за полгода – год. Искать связь. А ты чего устроил?

– Ребята отрабатывают. И смотрят, и шерстят.

– Ты мне сейчас вот это