Можно только диву даваться человеческой глупости! Олешкин и теперьне почуял ничего странного и зловещего. Он взалкал чужих «рыбки да мяса» изахотел присвоить эти кули, но сначала все же решил полюбоваться на своюдобычу. Поезд в это время тронулся, Растяпино осталось позади (право, яусматриваю особенный смысл в том, что все это происходило на станции с такимсимволичным названием). Тут появился проводник пятого вагона и застал Олешкина,что называется, на месте преступления. Проводник этот, по фамилии Саранцев, невозмутился поступком своего сотоварища, а потребовал своей доли. То естьстрашное открытие они сделали вдвоем…

Но, даже развязав кули и увидев, что там лежит, никто из нихне бросился к главному кондуктору или машинисту с требованием остановить поезди воротиться на станцию, позвать смотрителя и полицейского, предпринять шаги кзадержанию неизвестного в мятой шляпе: ведь он был в те минуты еще в Растяпиноили поблизости от него! Нет, эти двое не нашли ничего лучше, как попытатьсяпобыстрей избавиться от страшной находки. Некоторое время они спорили, чтолучше: открыть дверь и выкинуть кули, а может быть, отнести их в вагон с углем,да там и зарыть. Однако до угольного вагона было далеко, надо идти чуть ли нечерез весь состав. Саранцев опасался, что кто-нибудь обратит на них внимание попути. Поэтому решено было – выкинуть зловещий груз из поезда.

Видимо, «Дела пятого вагона» никогда не возникло бы, неокажись в эту минуту, что Саранцев забыл ключ от двери в своем служебном купе.Да, с персоналом на нашей железной дороге дела обстоят печальным образом!Младенцу известно, что проводник никогда не должен расставаться смастер-ключом, который отпирает все помещения в вагоне!

Ну что ж, Саранцев сходил за ключом, принес его, приятелиначали отворять дверь… и в это время вдруг появился главный кондуктор. Он,конечно, сразу обратил внимание и на вороватый вид истопника и проводника, и наокровавленные кули, которые, кстати сказать, уже перемазали кровью и стены, ипол в тамбуре.

И вслед за этим события наконец начали развиваться так, какследовало быть.

Возвратиться в Подвязье, конечно, поезд не мог, однако спути даны были телеграммы куда следует. На промежуточной станции в вагон селполицейский чин, который произвел осмотр места происшествия и снял показания созлополучного истопника Олешкина и его невольного сотоварища Саранцева. Затемполицейский воротился со страшным грузом в Нижний на рабочем паровозе, вкомпании тех же Олешкина и Саранцева, которых было решено немедля доставить длядопроса. Дали телеграмму и на станцию Растяпино, но время-то было ночное, ичеловека в мятой шляпе, разумеется, и след простыл. Он словно растворился втемноте… Конечно, были проверены все, кто жил в Подвязье. Посланы также запросына пароходы «Алексей» и «Быстрый», той ночью делавшие остановку в Подвязье попути в Нижний. Может статься, тот человек воротился в город водою. Однако никтона пароходах – ни кассиры, ни кондукторы, ни матросы – не упомнят, чтобы импопался на глаза такой вот – в мягкой шляпе. Других, более подробных, приметего, увы, Олешкин дать не смог. Только и сказал, совершенно обалдев от технеприятностей, которые сам же навлек на себя своей глупостью и жадностью: он-дехудощав и вообще – на сельского учителя похож. Нет, истопник выразился кудаточнее: на сельского учителишку. Видимо, перевозчик страшного груза (а можетбыть, и убийца) был внешне весьма неказист. Что не мешало ему обладать оченькрепкими нервами и острым, проворным умом. Эксперт уверяет, что между смертьюнеизвестного и его расчленением прошло не более двух часов. А со времени смертидо времени обнаружения трупа – не более суток. Что и говорить, этот человек нетерял даром ни минуты! Он не потерял также присутствия духа, разговаривая систопником, он не потерял самообладания, и исчезая из Подвязья…

А нам, тем, кому предстоит расследовать столь злодейское изагадочное преступление, можно пожелать одного: не терять надежды на то, чтоэто удастся!

Взял он саблю, взял он востру…

Ах, взял он саблю, взял он востру —

И зарезал сам себя.

Веселый разговор!

Алена в ужасе обернулась. Она сидела в кабине: докторДенисов остался с пациентом в салоне. Там же был и фельдшер реанимации ШураКожемякин. Неужели это он поет, развлекается?

Шура перехватил Аленин взгляд и, видимо, моментально понялего значение, потому что качнул головой. Алена перегнулась еще сильнее – иувидела, что губы человека, лежащего на носилках, шевелятся. Прислушалась – исквозь шум мотора уловила скрипучее, мучительное:

Не поверил отец сыну,

Что на свете есть любовь.

Веселый разговор!

Взял сын саблю,

Взял он востру —

И зарезал сам себя.

Веселый разговор!

Это он поет! Больной, то есть раненый, то есть самоубийца!Поет, а Люба Измайлова, второй фельдшер реанимации, ставит ему капельницу.

– Сирену! – скомандовал доктор Денисов, и раздалсяраздирающий душу и уши вой.

Денисов поймал взгляд Алены, нахмурился и отвернулся кчеловеку на носилках. Сирена заглушила все звуки вокруг, но Алена видела, чтогубы этого самоубийцы все еще шевелятся. Неужели он снова пел?!

Да уж, веселый разговор! Потому что этот человек пел о себе.

Жуть, конечно. Доктора Денисова и фельдшера Шуру уже ничем,такое впечатление, не прошибешь, и если они будут реагировать на всякую ерунду,вроде попытки суицида, то и сами недолго проживут, – однако женщины –существа куда более чувствительные. Добродушное, толстощекое Любино лицонапряжено так, что пухлые губы вытянулись в ниточку. Люба тоже навидалась всвоей фельдшерской жизни всякого, но такого даже ей видеть еще не приходилось!

Хотя, в принципе, в первую минуту Алена даже не испугалась,а скорее удивилась. Что ожидает увидеть бригада «Скорой», которой дают вызов:«Попытка суицида»? Человека либо только что из петли вытащили, либо он лежит сперерезанными венами, либо таблеток наглотался, а то, господи помилуй,нахлебался уксусу и катается по полу, рыча звериным голосом от лютой боли впрожженном насквозь желудке… Однако застали они в той квартире на улицеКапитальной картину вовсе неожиданную.

Лицо у молодой женщины, отворившей им, было цвета, какогочеловеческие лица в нормальном состоянии не бывают: зеленовато-синюшного, снабрякшими, красными веками. Она беспрестанно утирала то рот, то слезящиесяглаза, и Алена вдруг поняла, что перед ней не опойка какая-нибудь, какпочудилось в первый момент, что эту женщину только что жестоко рвало, вотпочему у нее такое лицо. И взгляд у нее блуждающий, и голос невнятный, а словатак и разбегаются именно потому, что она никак не может овладеть собой,сосредоточиться – от невероятного потрясения.