челюсть я смогла, только когда Киллиан небрежно тронул уголок записной, фыркнул и с профессиональным отвращением сообщил:

— Тоже мне художник выискался: ни ракурса, ни композиции.

— Слушай, ты ещё к моим наброскам придираться будешь? — наконец-то огрызнулся магик.

— Тихо, мальчики, не ссорьтесь, — встала между ними Санда, сверкая улыбкой и полыхая жизнерадостностью. — Нервничать вредно для пищеварения, а у нас впереди ещё дегустация и уж одними помидорчиками мы точно не ограничимся.

Было бы сказано, а вот и порт Этцеля.

У набережной теснился если не целый лес, то определённо роща из рангоута, увитая лианами такелажа. Промышляющие селёдкой и треской доггеры, лодочки-кураги и прочие рыболовецкие суда швартовались к нескольким вдающимся в морские воды причалам. Уютная бухточка защищала строения и суда от волнений, фасады зданий первой полосы встречали гостей приветливыми белыми наличниками, решёток на окнах я не заметила. Как не было здесь и городских стен.

Беспечные они какие-то, эти жители Атля. Возможно, близость океана с его штормами, которые могут в одночасье смыть всё это поселение, делает их жизнь более философской, и такая опасность, как змеиная гниль с её порождениями — лишь ещё один повод сказать «ну, бывает».

Когда мои ботильоны застучали по дощатому настилу, а шумная компания устремилась следом, я заметала существ, о которых знала с самого раннего детства, но никогда не встречала вживую.

Двое нахашей разговаривали с каким-то рыбаком.

Не узнать их было трудно, как и принять за людей.

Закутанные в суконные хатаны с тряпичными поясами и такими же шарфами, частично укрывающими головы, они и так казались чужеземцами. Но если присмотреться, становились заметны страшные, безносые, немного продолговатые лица, перемазанные глиной.

И под этими масками скрывалась чешуя.

Один из них повернулся, заметив мой остолбенело-любопытный взгляд.

— Осса, не пялься так, они же заметят, — взяла меня под локоток и повела прочь Санда, бойко чеканя шаги. — Сразу видно, ни разу родные берега не покидала, совсем не понимаешь, как с этими ящерицами себя вести. Правило первое: не таращиться на них, это неприлично.

— Да ладно, — сказал Киллиан, даже не пытаясь понизить голос. — С такими рожами им точно не привыкать. Они серьёзно думают, что стоит изгваздать морды и всё, вылитые люди?

Я читала про эту традицию. Рептилии, живущие вблизи людей или тесно с нами взаимодействующие, издревле мажутся глиной в знак похожести народов. Ну, вроде как делают себе человеческие лица. В их понимании. Зрение-то отличается, и самим нахашам кажется, что в таких масках они неотличимы от нас. Если же глины на змеелюде нет, берегись, он не замышляет ничего хорошего.

— Неужели не ясно? — Лисан раздражённо посмотрел на рисовальщика. — Все люди для нахашей на одно лицо, как и они для нас, а главное внешнее различие — отсутствие чешуи. Потому они полагают, что достаточно замазать её, и тебя не отличить от человека.

Собственно, магик высказал вслух то, о чём я только что подумала, а затем нахлобучил на голову новую широкополую шляпу, которая всю поездку болталась у него за спиной, и предложил локоть своей даме. Милка, с лёгким румянцем на щеках, приняла галантный жест.

— Ага, главное не рассказывать им, как они заблуждаются, — хохотнул Киллиан в адрес инородцев да приобнял Санду. — Не то живо за клинки похватаются и пузо продырявят, — он начинал вести себя всё отвязнее, будто припрятал под одеждой фляжку горячительного и втихаря потягивает. Или же ему просто весна в голову ударила. Не знаю даже, в мастерской он так безобразно себя никогда не вёл.

— Да условности всё это, — покосился начинающий волшебник на подмастерье, и во взгляде сквозило презрение. — Думаешь, они совсем дураки? Или среди наших не находятся умники, вроде тебя? Может, ты не в курсе, но люди тоже иногда живут в их поселениях, а в своей среде нахаши лица не прячут. Это не значит, что вас точно убьют, но значит, что ничего не обещают.

Вечером этого же дня, когда мы успели перепробовать десятки сортов спелых, сочных помидоров, случилось ещё одно событие, отпечатавшееся в моей памяти.

Санда с Киллианом танцевали и веселились под озорную музыку: если прежде рисовальщик только казался подвыпившим, то теперь впечатление соответствовало реальности. Лисан с Милкой уединились на лавочке и разговаривали, держась за ручки и взаимно смущаясь. Я же как никогда ощущала себя пятым колесом.

Но этот прискорбный факт мало меня занимал.

Чего нельзя сказать о богато накрытом столе, уже изрядно опустошённом всеми гуляками, заплатившими за вход на мероприятие и ни в чём себе не отказывавшими. Нет, я вовсе не стремилась в одиночку справиться со всем этим гастрономическим великолепием, да и шнуровку корсета уже пришлось ослабить.

На белой скатёрке, рядом с биточками из куриного фарша, на вытянутом блюде возлежали две безголовые скумбрии. Я взирала на ровно порезанные копчёные куски, покрытые золотистой шкуркой с полосками — с гарниром из свежей зелени и помидорчиков, разумеется. Пялилась я на этих рыбок, пялилась, и никак не могла взять в толк...

Одно дело мухи: мы ведь привыкли, что они откладывают яйца. Вон, кстати, одна уже ползает по хвосту скумбрии. И в опарышах, пожирающих омертвевшие ткани, ничего странного нет. В общем, увидеть, как из мертвеца вылезает муха, было отвратительно... но ожидаемо. Разум это допускает.

Но рыба — это вам не опарыш. Представить, как из чьего-то трупа вырывается монструозная скумбрия... И потом ведь она должна как-то заражать других личинками — не икринками, замечу. Да и как вообще получаются все эти несуразные твари? То есть, должна ведь быть какая-то первая скумбрия, которая каким-то