– Подкалиберными! – закричал по рации Бузов. – Подкалиберными бить!

Гордеев увидел, как вспыхнул один немецкий танк, за ним задымил другой. Остальные, развернув башни, стали отстреливаться. Но Бузов вовремя увёл машины своей роты за прибрежные кусты, они стали невидимыми для немцев. Гордеев понял, его батальон соприкоснулся с авангардом немецкой танковой дивизии. Он отправил радиосообщения командиру полка и в штаб дивизии, ожидая получить дополнительные указания, но, не получив ответа, развернул танки батальона в линию и, заметив, что правый сосед поступил так же, приказал продолжить наступление.

3-я танковая дивизия немцев впервые после пересечения государственной границы вступила в серьёзное боестолкновение с русскими, понеся потери. Об этом немедленно сообщили генералу Моделю. Подполковник, начальник разведотдела штаба дивизии, разложив перед генералом карту, докладывал:

– Мой генерал, русские силами 22-й танковой дивизии из района Жабинки начали контрнаступление.

– Их силы?

– По нашим данным, до двухсот танков и бронетранспортёров.

Модель поморщился.

– Что же получается, – он с иронией оглядел офицеров штаба, – дивизия генерала Пуганова после разгрома её места дислокации нашей авиацией и артиллерией явилась перед нами в полном составе, словно феникс, восставший из пепла? Глупости, господа. По опыту знаю, там, в Бресте, русские потеряли не менее половины своей техники. Каковы наши потери?

Начальник оперативного отдела штаба сообщил:

– До роты пехоты, мой генерал, два танка третьего батальона 6-го танкового полка, четыре полугусеничных бронетранспортёра, семнадцать мотоциклов и одиннадцать грузовых машин.

Генерал задумался. По правде говоря, он не ожидал встретить здесь, у Жабинки, серьёзного сопротивления, полагая, что русские отвели свои танки к Кобрину. Он не хотел снижать темпы наступления дивизии, Гудериан бы его не понял. Но и терять людей и технику в первый день войны тоже не желал. Он приказал своему начальнику штаба:

– Полковник, вызывайте авиацию. Сразу после её работы 6-му танковому полку наступать вдоль Мухавца, обходя Жабинки с востока и северо-востока. 5-й танковый полк атакует с северо-запада, далее двигается на Кобрин, имея соседом, справа, 6-й танковый полк. Мотопехотная бригада «Эберсвальде» двумя батальонами входит в Жабинки с юга и юго-запада. Остальные её части находятся в моём резерве.

Капитан Шнайдер-Костальски увидел русские танки в бою впервые. Конечно, устаревшие Т-26 не могли соперничать с его средними Т-III ни бронёй, ни проходимостью, ни вооружением. Но то, что он увидел, его поразило. Русские, проявив своё природное коварство, зашли его разведчикам в тыл и хладнокровно расстреляли две машины, скрывшись затем в перелеске и кустах. Обида и азарт молодого охотника взяли вверх над разумом. Он приказал найти русские танки во что бы то ни стало и уничтожить их. Но средние танки всё же решил поберечь, отправив вперёд вторую роту капитана Кюммеля с шестнадцатью легкими Т-II.

Увлёкшись поисками обидчиков, немцы не заметили, как оказались в ловушке. По приказу Гордеева танки рот Шумейко и Клюева окружили их, прижали к реке и вместе с ротой Бузова, вырвавшейся из кустарника, стали расстреливать вражеские бронемашины с минимального расстояния. Экипажи подбитых и горевших немецких танков выскакивали на броню, прыгали на землю, погибая под огнём танковых пулемётов советских машин. Раненый капитан Кюммель приказал прорываться назад, забирая с собой раненых. На прибрежном лугу, поросшем кустарником, и свекольном поле горели одиннадцать немецких танков, считая два средних, подбитых ранее.

День стоял жаркий, безветренный. Дым от горевших танков и мотоциклов медленно окутывал свекольное поле, прибрежные заросли. В чад горевших металла и мотоциклетных колёс примешивался новый, неизвестный ранее советским танкистам отвратительный запах сожжённых тел немецких танкистов. Дышать стало тяжело, многих тошнило, выворачивало прямо на броню.

Первым немецкие самолёты, сверкавшие на солнце алюминиевыми боками и плоскостями, заметил механик-водитель Таиров, вопреки приказу не закрывавший в бою люк.

– Командир, – прокричал он в танковое переговорное устройство, – самолёты!

Гордеев высунулся из люка и сам увидел, как девятка пикировщиков Ю-87 перестраивалась прямо над полем в круг.

– Всем экипажам укрыться в кустарнике и под деревьями! – скомандовал Гордеев. – Бузов, ищи расщелины под берегом.

Но было уже поздно. Пилоты видели советские танки как на ладони и, пикируя, бомбардировщики сбрасывали бомбы штучно, по конкретным целям. Всё пространство западнее Жабинок и леса покрылось грибами взрывов. После попадания авиабомб башни Т-26 отрывались и отлетали на несколько метров; танки превращались в бесформенные груды металлолома, горели слабо, бензин и масло при взрывах выгорали молниеносно. В живых никого не оставалось.

А затем, когда бомбардировщики улетели на запад, по изрытым бомбами полю и прибрежному лугу пошли немецкие танки. Они расстреливали брошенные, с заглохшими двигателями, потерявшие гусеницы Т-26, гнали оставшиеся в строю советские танки к Жабинке. Не заходя в посёлок, немцы двумя колонами устремились на Кобрин, куда отступали остатки 22-й советской танковой дивизии.

17

В бою под Жабинкой дивизия понесла большие потери и под угрозой окружения, под не прекращавшимися ударами немецкой авиации стала отходить к Кобрину. Во время одного из авианалётов погиб командир дивизии генерал-майор Пуганов. Командование принял его заместитель полковник Кононов. 24 июня дивизия, сжавшаяся до батальона, имея всего двадцать пять танков, совместно с 30-й танковой дивизией остановила войска 47-го моторизованного корпуса генерала Лемельзена на рубеже реки Шара, юго-восточнее Барановичей.

В этих июньских боях Гордеев чудом остался в живых. Его батальона больше не существовало. Немецкими самолётами были уничтожены почти все танки вместе с экипажами. Часть бронемашин, вышедших из строя или оказавшихся без горючего, пришлось бросить. Их расстреляли немецкие танки. Погибли лейтенанты Бузов и Шумейко, все командиры взводов и танков. С Гордеевым остались лейтенант Клюев, старшина Ефременко, ефрейтор Уколов, работавший наводчиком в командирском танке, и почти оглохший от контузии сержант Таиров. Да и сам Гордеев был контужен. Бомба разорвалась в пяти метрах от его танка. Ударной волной машину подбросило и с грохотом опустило на песок; траки гусениц разлетелись, словно воробьи; башню сорвало с погона, осколком срезало половину ствола орудия. Гордеева, потерявшего сознание, Уколов с Таировым выволокли за шиворот из люка, дотащили до прибрежных кустов. Зачерпнув шлемофоном воды, Уколов вылил её на голову командира. Гордеев очнулся, встряхнул головой. Обрадовавшийся Таиров закричал:

– Живой! Живой командир! Идти можете?

Гордеев качнул болевшей головой.

– Вставайте, товарищ капитан, вставайте, надо идти, немцы на пятках у нас сидят.

Гордеев долго не мог прийти в себя. Голова гудела, слух то пропадал, то ненадолго возвращался, в глазах троилось; казалось, всё вокруг медленно движется по кругу и качается: люди, деревья, сама земля. Надышавшись отвратительного запаха сгоревшего немецкого тола, запаха жжёного чеснока, не мог откашляться, его тошнило и знобило. С трудом поднявшись, шатаясь, словно пьяный, опираясь на плечо Таирова, Алексей побрёл за своими танкистами.

В Жабинках они наткнулись на старшину Ефременко, и раненного в