ближайшее время получить благодаря отеческому Вашему попечению. Если, удостоившись подобной милости, имел бы я право еще чего-то желать, пожелал бы сие важное дело увидеть законченным в самое короткое время, дабы свой отъезд ускорить. Не стану Вам говорить, Государь, о бедственных обстоятельствах, которые вынуждают меня в лоно семьи без промедления возвратиться. Пока долг меня здесь удерживает, обязан я сносить безропотно отчаяние обожаемой моей супруги, которая на помощь умирающей матери устремиться не может, ибо не на кого ей в мое отсутствие детей и дом оставить. Однако ж возложили Вы на меня важную миссию, а особы, которые сему способствовать должны, прибудут в Дерпт 1 декабря[264], дабы сие серьезное дело покончить прежде открытия дворянского собрания, каковое Ваше Величество лифляндскому дворянству позволили или позволите собрать, дел же, с должностью моей связанных, накопилось в мое отсутствие так много, что придется мне не меньше недели трудиться днем и ночью, чтобы их в порядок привести, а уж затем посвятить несколько дней всецело исполнению возвышенных планов Вашего Величества. Благоволите, Государь, в сем исключительном случае отклониться от обычного течения событий ради такой вещи, какая настолько долго откладывалась, что сама почти во всем является исключением из правил.

Оставшиеся затруднения с юрисдикцией связаны. В прилагаемом черновом экземпляре два варианта содержатся, и во втором мы от уголовной юрисдикции отказываемся. Благоволите, Государь, тот вариант вычеркнуть, какой Вам наименее подходящим покажется. Я основной вариант предпочитаю.

По правде говоря, защищал я его так скверно в присутствии Вашего Величества, что, пожалуй, право потерял мнение свое высказывать. Однако благоволите взять в расчет, Государь, что тогдашним погрешностям моим против логики не стоит чрезмерное значение придавать, а единственный способ восстановить равновесие в доводах в том заключается, чтобы благоволили Вы сами мое дело защитить. Как ни важен для меня успех, буду я решения ожидать со спокойствием, напоминающим заново о блаженстве, с каким я Вам всем существом предан.

Да сумеет уверение в этом доставить Вам хотя бы часть тех наслаждений, какие оно мне доставляет!

Паррот

9. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург, около 20 ноября 1802 г.]

Государь,

До сего дня был я должником Дерптского университета, ибо обязан ему знакомством с Вашим Императорским Величеством, а сие есть счастье неизъяснимое. Сегодня могу я университету долг отдать; готов потерять то, что, как надеялся я, будет составлять источник самых сладостных радостей до конца моих дней, но дерзну завести речь об изменениях, кои Ваше Императорское Величество намерены в акт постановления Дерптского университета внести[265].

Государь, хоть и выступаю я в сем деле лицом заинтересованным, мог ли не почувствовать в замечаниях Вашего Величества ту любовь к справедливости, какую Вы мне приоткрыли? Уважал бы я ее и в лице частном, в Вас же, монархе Российском, вызывает она у меня почтение самое безграничное! Да, признаю и чувствую все сие, однако ж чувствую в то же самое время, что принесут нам незаслуженные страдания иные поправки, какие Вашему Величеству произвести угодно.

Во-первых, Государь, не желаете Вы себя объявить основателем нашего университета. Причина сего мне понятна, но именно по этой причине я нашу просьбу повторяю вновь. Ради славы Его Величества покойного императора следует так устроить, чтобы нынешнее состояние нашего университета считалось всего лишь временным[266]. Намерение Его Величества были, разумеется, добрые, но имел он несчастье остаться непонятым. Решили поначалу, что единственный способ хоть чего-нибудь добиться в том состоит, чтобы многого не требовать, а оттого все заведение сделалось во всех отношениях жалким и, следственно, великого Государя недостойным. Итак, Государь, объявляя нынешнее наше состояние своего рода пробой, а себя объявляя истинным основателем нашим, сообщаете Вы всей Европе, что августейший Ваш предшественник сам свое детище законченным не почитал. Осмелюсь ли к этим резонам прибавить пламенное желание каждого из наших профессоров? Государь! принесли мы уже великую жертву, когда из почтения к деликатным обстоятельствам не стали просить Ваше Величество даровать нам августейшее Ваше имя, а ведь эту милость всякий монарх дарует университету, им основанному.

Позвольте мне, Государь, сказать несколько слов не только об отказе Вашего Величества быть Протектором нашим и Верховным главой[267], но и о должности ректора, несмотря на разность сих двух предметов. Общего у них то, что от обоих честь университета зависит.

Сей отказ от звания нашего Протектора есть бесспорно жертва, какую благодетельное Ваше Сердце приносит Вашему разуму, не желающему нарушить правило, по которому все подданные Ваши равные имеют права на священную Вашу особу. Но сие звание дополнительных прав не дает. Предназначено оно единственно для того, чтобы нам почет оказать, и ежели на него с этой единственно верной точки смотреть, не есть оно ни несправедливая привилегия, ни остаток обычаев варварских[268]. Содержит оно в себе всего лишь простое и нелицемерное доказательство, что Вашему Величеству угодно уважение к наукам привить. Так вот, Государь, разве подобная декларация в наши дни и, главное, перед лицом подданных Ваших бесполезной окажется? Разве науки здесь должным пользуются уважением?

Страдания профессоров наших бросают тень на поколение нынешнее, а мы будущие поколения не сможем воспитать, если уважением не будем пользоваться. Могу это сказать, не боясь обвинений в пристрастности: профессора наши достойны во всех отношениях великого почтения. Отличаются они добродетелями, неизвестными университетам иноземным, а между тем не сумели сии добродетели предрассудок побороть: лишняя причина поддержать их знаками отличия извне.

Вот причина, заставляющая меня просить Ваше Величество, чтобы состоял ректор в четвертом классе[269]. Адресую Вам сие пожелание, Государь, с совершенной беспечностью. Не страшусь обвинений в мелком тщеславии, ибо место сие через несколько месяцев покину; не страшусь сего подозрения, ибо готов любые испытания выдержать, каким угодно Вашему Величеству меня подвергнуть на сем поприще, как и на любом другом. Я первым предложил, чтобы профессоров как таковых в чине не повышали (русский переводчик мысль мою передал неточно), хотя они право на повышение имеют, как все служащие государственные[270]. Разве не следует, повысив в чине ректора, тем самым мнению общественному доказать, что если профессоров в чине не повышают, то не оттого, что их не уважают; тем более что такой же чин кураторам присвоен, и не без оснований.

Что же касается до военной стражи при зданиях университета[271], Ваше Величество наверняка нам в том не откажут, если станет Вам известно, что в противном случае не найдем мы никого, кто за нашу кассу отвечать станет, и что именно по