согласие, которое может ознаменовать сплочение родных частичек, отдаленных друг от друга. Печать страданий на лицах обоих так чувствуется, что вдогон за побуждающим ветерком образуется дымка печали. Её глаза говорят «да». Замерев на несколько секунд, они выдают себя будто натурщиками, которых плавной кистью рук выводит на холсте невидимый художник, сам плачущий от испытываемых им чувств, рисуя встретившихся — отца и дочери спустя годы. Его крупные слезы капают на полотно и оживают эти души. «Их душевные слезы сильнее… сильнее слез всех взятых зрителей». Покорно отдавшиеся тёплые пальчики её рук с чрезвычайной застенчивостью доверчиво ложатся в его ладони. Разом происходящую перемену в Нике замечают все, отчего лёгкое и незаметное «А-а-а-х» можно прочесть по губам прикованных, очарованных оков. Такого ещё не приходилось никому видеть. Свет в душе отца так загорается, что переносится на других и мерцает, сплетаясь с блеском летней ночи. Он только начинает жить. Начинается новая эпоха в его жизни. В недрах его сердца сбылась тайная заветная мечта. Для него сегодня праздник жизни. Она согласилась, она подала ответный шаг, значит, не зря, не зря он почти две тысячи дней обдумывал события всего лишь одной минуты своей жизни, могущей изменить его мир и излечить раненое сердце. Он сгорает от избытка счастья, что готов воздавать благодарение Всевышнему. Она его закат и его рассвет. В ней — вся его жизнь, и в ней же — его смерть. В глазах грешника прочитываются лучезарные молитвы, молитвы благодарности. Всё в нем, вся его душа, отвлекшись от земного, устремляется к небу, каждую секунду благодаря и благодаря за это счастье, которое, как он уверяет себя, он не заслуживает.

В священном сумраке ночи, под таинственной синевой небес, реющие среди побледневших звезд вселенной от льющихся слез ангелов, с плавностью небесного видения шествуют сквозь расступившуюся толпу. С выражением глубочайшей нежности он привлекает к себе это существо; глаза сияют от радости, от гордости за неё. Не торопясь, в легком медленном танце, напоминающим покачивание матерью своего дитя, положенного в коляску, припевая колыбельную, они почти незаметно колышутся, как два стебелька в поле, под пляшущими отблесками колеблющихся огней и волной музыкальных звуков, держащих упоенных счастьем в своих объятиях. Сказочное зрелище.

С каждым взглядом на нее он любит её сильнее и сильнее.

Глава 63

Милана

Удары моего сердца заглушают музыку. Во мне — незнакомое прежде волнение. Маскировать даже толстым слоем эмоции почти невозможно. Держа голову прямо, я улыбаюсь дрожащими губами; по моему телу пробегает судорога. Сжавшись друг перед другом, нас обоих взял страх, будто мы впервые увиделись и никогда не знали друг друга. Все оборачиваются в нашу сторону, разглядывая… Наши имена летают по кругу. Появившееся легкое головокружение с пробуждающейся нечаянной нежностью застилает взор, что мир передо мной, как и все происходящее в нем, видится расплывчатым, мутным, прикрытым чьей-то большой ладонью. Долетают приглушенные обрывки фраз, смех… но это осязается так, будто где-то далеко от нас, в то время, как между нами происходит то, что никогда не происходило — духовная связь. В приливе внезапного счастья я пытаюсь осмыслить происходящее и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Так холодна застывшая рука отца, покоящаяся на моей спине. От его впавших глаз веет такой печалью. Он так пристально смотрит на меня, что мое сердце вопреки воли, с каждым его пронзающим взглядом, едва не выпрыгивает из груди. Это наш первый танец.

Вдруг он говорит очень тихо, но очень внятно:

— Я прошел свою каторгу за то, что предал тебя… — Его взгляд трогает сильнее, чем он признается. — И… могу мол…ить… — Речь папы прерывается тихим покашливанием. — …молить лишь о том, чтобы когда-нибудь ты простила меня…

В моих ногах тяжесть, а в глубине сердца — все та же боль. Он затронул предмет стольких слез, что я опускаю глаза, чувствуя, как в душе происходит перелом, борьба противоположных чувств. Ведь мое сердце до конца не разобралось. После всех потрясений, после всех его слов есть какое-то преграждение, чтобы мне простить его.

«Требуется, кажется, еще что-то, чтобы заполнить пустоту в его сердце, а из моего исторгнуть злобу — любовь».

Мое молчание не останавливает его:

— Я ждал… т…тебя… — Волнение обостряет путаницу в его мыслях и словах и окончательно вызывает во мне смятение. Я ищу, я жадно ищу признаки лжи, вглядываясь на него, но их нет, ни одного. — Прошло столько… столько…. Столь… — Оторопь мешает ему связывать слова. — …времени… Я ждал… — Бессознательно я взглядываю на него. Во всем выражении его лица — правда, вынуждающая меня поверить в глубину его мыслей. Глаза напротив говорят то, что не говорят губы, но он прилагает усилия выговорить: — Моя обожаемая дочурка… Созданная из звезд… — В уголке его рта дрожит слезинка, которую я улавливаю после того, как непроизвольно улыбаюсь той долго не сходившей с губ улыбкой от услышанной фразы, которую не ожидала услышать от того, в ком воплотилась давно утерянная, как мне казалось, душевная чувствительность.

— Мне бы хотелось избавить тебя от страданий…

Он все знает. Джексон ему рассказал. Раны на сердце алеют.

Задев меня за живую струну, в последующую секунду в моих глазах появляются слезы. Я смотрю на него; снова и снова скатываются капли воспоминаний к моим губам. Болезненно переживая свою вину, он плачет и говорит со слезами в голосе, как только заканчивается песня:

— Проклинай меня в душе за каждое слово, что явилось причиной твоих слез… — С меня льется водяная стена, и я начинаю беззвучно всхлипывать. Его рука укрощает нахлынувшие на меня рыдания со словами: — Я хочу, чтобы ты вернулась в мою жизнь — это всё, ради чего я дышу… — Я плачу сильнее, не зная, как остановить это. Боль отца хлынула через край. В его слезах — сердце. Он так сжимает мою ладонь, что я, взирая на него так, будто какой-то магнетизм удерживает меня, вижу, как он, начав задыхаться, — он никогда не страдал одышкой — жмурится, словно от боли.

«Отец отпустил маленькую девичью ручку, которую держал у своих губ и, почти плача, прошептал, что сделает всё возможное, чтобы вернуться домой…» — пробегает во мне строчка из романа.

Не способная ответить ему, я напугано пробегаю глазами по его телу. С судорожной торопливостью он обшаривает нагрудной карман, потом резко отпускает свои руки, наклонив голову вниз. В одночасье у него как хлынет кровь из носа, что я, затрясшись от неподдельного ужаса, поневоле отшагиваю назад.

— Мистер Ник! — в следующую минуту раздается