кустистыми смоляно-черными бровями (красит он их, что ли?), пожимая всем руки, сказал, что они с мамой уже много наслышаны о нас и надеются, что очное знакомство с советскими соотечественниками доставит им обоим истинное удовольствие. При этих словах Мария Арнольдовна согласно покивала прозрачно-пушистой, словно наполовину облетевший одуванчик, головой, стеснительно улыбнулась нам. Кажется, ее очень умилила картинка с надписью: «Это – Россия», потому что она тотчас же подозвала к себе присмиревшую Нинку, усадила ее рядом с собой и принялась время от времени неловко поглаживать по темным Нинкиным волосам маленькой сухой ручкой.

Вскоре Павел Аристархович пригласил всех за стол. Был он сегодня необычно оживлен и любезен. Кажется, я впервые увидала его улыбающимся, и от этого, от улыбки, его всегда несколько суровое выражение лица смягчилось, стало по-стариковски добрым и доступным.

Да, надо не забыть сказать, что было на столе. В маленьких вазочках возвышались горками овощи – квашеная капуста с маслом и с луком, тертая морковь с яблоками и заправленная каким-то острым, необычайно вкусным соусом свекла. Хозяин и приезжие гости называли эти блюда «салатами». На горячее было подано также очень вкусное жаркое – тушеная картошка с мясом. Еще в самом начале пиршества мама попросила у Павла Аристарховича большую тарелку и выложила на нее из захваченной из дому укутанной полотенцами кастрюли теплые, не успевшие остыть ржаные пирожки с картошкой, а также с луком.

Однако кульминацией юбилейной трапезы явился доставленный из Готенхафена большой, очень красивый торт, украшенный консервированными сливами и вишнями и маленькими, разноцветными розами из крема. В торт были воткнуты 65 тоненьких свечей – ровно столько, сколько лет прожил юбиляр на белом свете. Когда эти свечи под восхищенные Нинкины и Юрины вздохи зажгли, Павел Аристархович принес из кухонного буфета темную бутыль с серебряной нашлепкой на горловине, разлил по бокалам пенящееся вино. Мы дружно все чокнулись, еще раз поздравили хозяина дома с днем рождения, пожелали ему долгих, счастливых лет жизни.

– От всей души мы желаем вам, Павел Аристархович, вернуться после войны в Россию, – начала было проникновенно мама и запнулась на полуслове, заметив как поспешно отвернулся он от стола, как горько дрогнули его седые усы. И дряхлая Мария Арнольдовна со своим старым одиноким сыном при слове «Россия» пригорюнились, тяжко и безнадежно вздохнули.

Конечно, как и при всяком застолье, и за этим столом велся разговор, и, конечно же, снова о России (вот он, этот разговор, и вызвал в душе столь сильное смятение, тревогу, неудовлетворенный протест). В частности, была поднята такая неподъемная для моего разумения тема, как – будет ли оправдана историей произошедшая в России революция 1917 года, или, вернее, нужна ли была России эта революция (?!).

На сей раз Павел Аристархович больше помалкивал (может быть, не хотел портить настроение ни себе, ни нам – своим гостям), лишь изредка вставлял короткие реплики. Зато говорил Георгий Николаевич, да как и что говорил! Сейчас мне трудно изложить его слова последовательно, но суть состоит в следующем: призывая трудящихся Питера к революционному восстанию, Ленин рассчитывал на немедленную Всемирную революцию. Он полагал, что победа революционного пролетариата в России явится примером для остального мирового пролетариата, который тоже не замедлит подняться на борьбу с эксплуататорами-капиталистами, что в конечном итоге приведет к созданию Всемирной республики Советов. И в этом заключалась ошибка Ленина, его жестокая ошибка. Россия оказалась не той страной, которая была бы способна поднять факел революционного лидерства.

– Однако же именно в России и произошла Социалистическая революция, – с недоумением заметила я. – Почему же вы называете ее «не той страной»?

– Да потому, что Россия не была социально подготовленной к этому. – Георгий Николаевич так стремительно обернулся в мою сторону, что нож выпал из его руки, со звоном стукнулся об пол. – В экономической и политической жизни она намного отставала от развитых капиталистических стран. А из учения Маркса – Энгельса явствует, что революция возможна только в передовой, высокоразвитой капиталистической стране… Кстати, и Ленин понимал, что Россия – не «та страна», но он понадеялся на революционный настрой народа после событий 1905 года. Впоследствии, убедившись, что судьба обрекла Советский Союз на одиночество среди капиталистического окружения, Ленин отказался от мысли быстрой Всемирной революции, а стал говорить о ней как об исторической перспективе. Будучи мудрым политиком, он старался наладить мирное сосуществование между СССР и капиталистическим миром… После смерти Ленина в партии и в правительстве начались разногласия, приведшие в дальнейшем к расколу. О «мировой революции» уже никто и не помышлял, началась заурядная борьба за власть.

Борьба за власть… Опять эти, уже слышанные нами однажды, нелепые, несправедливые слова. Что они, эмигрировавшие из России люди, знают о нашей классовой борьбе, о многочисленных явных и тайных врагах советской власти, которые всеми силами пытались подорвать мощь нашей страны, испортить нашу свободную, счастливую жизнь? Что они знают?

Неумело и от этого довольно грубо я попыталась возразить не в меру разошедшемуся бывшему «соотечественнику» (ах, почему здесь нет дяди Саши, или Василия, или, на худой конец, хотя бы Мишки, который, несомненно, был бы со мной заодно), но Георгий Николаевич не слушал меня.

– Потерпев крах в своих мечтах о быстрой победе мировой революции, – говорил он, – Ленин, конечно же, с горечью предчувствовал и неизбежный кризис основанного в Советском Союзе социалистического строя… Пройдет сколько-то лет, может быть, десятилетий, и революция в России изживет себя, а так называемое социалистическое общество снова переродится в буржуазное, причем это произойдет в самом худшем его варианте.

Господи, что он мелет! Я не нашлась сразу, что ответить на этот бред Георгию Николаевичу, а тут еще и мама несколько раз чувствительно больно толкнула меня под столом по ноге. Мол, замолкни и не связывайся – ты все-таки в гостях у чужих людей. Мол, не любо – не слушай, и врать не мешай. И Павел Аристархович тоже, словно предчувствуя неприятную вспышку, попытался перевести разговор на другую тему. Он оживленно и невпопад стал рассказывать о своей давней поездке в Данциг на спектакль какой-то заезжей русской театральной труппы.

А Георгию Николаевичу все никак было не уняться. Сердито насупив кустистые брови, он молча, нетерпеливо выслушал рассказ Павла Аристарховича и тут же снова принялся за свое.

– Вообще-то, идеи Октября по своей сути высокогуманны и прогрессивны, – говорил он, барабаня пальцами по столу, – однако из-за низкой социальной подготовленности советского общества все эти благородные идеи в конце концов подвергнутся всевозможным извращениям… – Ожидая возражений, Георгий Николаевич немного помолчал, затем продолжил значительно мягче: – Октябрьская революция