Мы с ней пара, это было ясно всем. Я не слишком красивый – и она так себе, середнячка. Я образованный, негнутый – и она тоже. Фигурка у нее изящная (была), есть чувство юмора (когда не ревнует), вкус к красивому. И во многих вариантах состоялась у нас нормальная инженерная семья. В них я не бегаю по столовкам или базарчикам в перерывах, а мы здесь разворачиваем сверток с пищей, завариваем крепкий чай в колбе, едим бутерброды и домашние котлеты; Лида мне подкладывает что получше и следит за отражающимися на моем лице вкусовыми переживаниями.

(Да, но сейчас она в декрете… Все равно могла бы дать бутерброд с котлетой, если я ей муж, или вот сейчас принесла бы. Или поссорились? Ночью что-то такое назревало – а уж коли в ссоре, то думать о пище просто не принципиально.)

…А в других вариантах я привыкал – привыкал к мысли, что женюсь на Лиде, потом что-то во мне щелкнуло, и я начал быстро к ней охладевать. Какое-то чувство сопротивления заговорило: вот-де беру, что близко лежит, и лишь потому, что близко лежит. И Лида, поскучав, вышла за Толика Музыку, который тоже увивался за ней.

– Привет, Лидочка! Привет, Стадничек! – шумно появляется в дверях Стриж.

– Приве-ет! Музыки мы.

(Уфф… гора с плеч. Значит, в ней проявились лишь следы давней привязанности. И сразу несколько жаль, что давней: опять я одинок.)

– Да, верно, забыл. – Сашка подходит и без колебаний чмокнул Лиду сначала в левую щеку, потом в правую. – Когда тебе готовить подарок?

– Когда родина прикажет, тогда и приготовите! – Она мягко смеется. – Ну, как вы здесь без меня?

– Так ты что – соскучилась по нас, поэтому и пришла? – спрашиваю я.

– Да-а… а тебя это удивляет?

– Нашла о чем скучать! Здесь у нас химия, миазмы, вредно. Сидела бы лучше в сквере, читала книжку. Вон как тебе хорошо-то – четыре месяца оплачиваемого отпуска.

– Мне хорошо – вот сказал! – Лида смотрит на меня с упреком. – Уж куда лучше…

Я вспоминаю, что подобные слова с такими же интонациями она говорила мне сегодня ночью, – снова мне не по себе.

– Не обращайте внимания, Лидочка, – говорит Сашка. – Его тут сегодня током ударило. Через две руки с захватом головы.

Звенит телефон. Стриж берет трубку.

– Да?.. Здесь. Хорошо… – Кладет, смотрит на меня. – Пал Федорыч. Требует тебя. Перед светлы очи. Ступай и будь мужчиной, в том смысле, хоть там не распускай язык.

– Ага. Ясно! – Поднимаюсь, делаю книксен Лиде. – Покидаю. Ни пуха ни пера тебе.

– Тебе тоже, – желает она.

– Слушай! – говорю, не могу не сказать я-надвариантный, нездешний. – Если родишь сына, назови его Валеркой. Хорошее имя!

– Вот Валерий Алексеевич – было бы в самый раз, – поддает Смирнова.

Хоть вызывают меня на явный втык, я удаляюсь скользящей походкой с облегчением в душе. О, эти женщины – интим, недосказанность, неоднозначность чувств, стремление связать или хоть сделать виноватым… и в мире о двадцати измерениях от них не скроешься. Как они меня, а!

Кабинет Уралова – третья дверь по нашей стороне коридора. О, Паша не один: за столом спиной к окну сидит Ипполит Иларионович Выносов, профессор, доктор наук, заслуженный деятель республиканской науки и техники, замдиректора института по научной части, – грузный, несколько обрюзглый мужчина в сером двубортном костюме; круглые очки и крючковатый нос делают его похожим на филина. Уралов в порядке подчиненности примостился сбоку.

К Ипполиту Иларионовичу у меня почтительное отношение – в физтехе он нам читал курс ТОЭ (теоретических основ электротехники). Помню, как он принимал у нас экзамены, сопел от переживаний, дав каверзную задачу: решит студент или нет?.. Правда, в институте поговаривают, что исследователь из Выносова получился куда худший, чем преподаватель; даже эпиграмма появилась: «В науке много плюсов и минусов – к последним относится доктор Выносов». В какой-то мере оно и понятно: здесь физика твердого тела, полупроводниковая электроника, теория информации, кибернетика – новые науки, которым надо учиться. Это нелегко, когда привык учить других. Но как бы то ни было, благословив работы по эмоциотрону (понял он или нет, что там к чему, это уже другой вопрос), Ипполит Иларионович тем тоже примкнул к вариаисследованию. То есть сошлись трое, относящихся к Нулю, – это важно. На столе лежит акт о списании «мигалки».

– Здравствуйте, товарищ Самойленков, – начинает Выносов сочным, чуть дребезжащим баритоном. – Павел Федорович признался мне, что не может совладать с вашей… м-мэ! – недисциплинированностью, просил ему помочь. Я и ранее был наслышан о вашем… м-мэ! – поведении, в последнее время имею неоднократные тому подтверждения, в том числе и это вот, – он указывает полной рукой на акт, – и эту вашу, если говорить прямо, попытку свести счеты с Павлом Федоровичем. А заодно и… м-мэ! – поставить в затруднительное положение дирекцию. Я не намерен требовать от вас неуместных в данном случае объяснений – и так ясно! – (Уралов согласно кивнул.) – Но хотел бы искренне и доброжелательно – да-да, вполне доброжелательно! – предупредить вас, что это добром не кончится. Вы не в школе и не в вузе, где мы с вами… м-мэ! – панькались. Вы работаете в научном учреждении…

Ипполит Иларионович замолчал, неторопливо разминая папиросу, Уралов чиркает зажигалкой, ждет. Выносов прикуривает.

– Благодарю… И ваша обязанность, товарищ Самойленков, ваши нормы поведения вполне… м-мэ! – однозначны. В них входит как соблюдение дисциплины, выполнение заданий вышестоящих товарищей, так и согласование своих самостоятельных действий с ними, с непосредственным начальником, это не придирки, товарищ Самойленков, не индивидуальные… м-мэ! – притеснения: это… – Профессор разводит руками. – А вы пока именно такой, как это ни… м-мэ! – огорчительно для вас. Вот поработаете, проявив себя, приобретете положение, тогда сможете… м-мэ! – претендовать на крупные самостоятельные действия. А пока – рано.

Я слушаю и постепенно впадаю в отрешенность. Вводит меня в нее более всего это «м-мэ!», которое происходит оттого, что Ипполит Иларионович подыскивает слово, сначала сжимая губы, а потом резко раскрывая их. В свое время мы в порядке добровольного студенческого исследования подсчитали, что за академчас у него выскакивает от девяноста до ста двадцати «м-мэ!», мне и сейчас кажется, будто я на лекции по ТОЭ. Выносов говорит голосом опытного лектора, для которого не может быть ничего непонятного. Все действительно ясно. «Я больше не могу с ним, Ипполит Иларионович, – жалостно сказал Паша, густо на меня накапав, – воздействуйте хоть вы!» – «Хорошо, я поговорю». Вот и говорит, воздействует. Ставит меня на место. Кто знает, может, он в самом деле убежден, что выволочка пойдет мне на пользу.

…Пойдет, пойдет, больше жару! Существует такой «собачий переброс». Энергичней, Ларионыч!

– Я понимаю, что ситуация в лаборатории несколько… м-мэ! – шаткая вследствие происшедшего с автоматом ЭВМ. Дирекция изучает вопрос и в скором времени примет меры для… м-мэ! – оздоровления обстановки.