За спиной слышны приближающиеся шаги: грузные – Выносова и печатные – Уралова.

– Хочу показать вам, Ипполит Иларионович, установку для ионно-лучевой микротехнологии, которую мы разрабатываем. Оч-чень перспективное направление!

– Ну что ж, пожалуйста, это интересно.

Оба входят в кепкинскую комнату. Мысли мои меняют направление. Работает Паша, на ходу подметки рвет. Умеет же человек использовать все! Сейчас он делает пассы перед Геркиным макетом. А Выносов, хоть и доктор, и заслуженный деятельно, но специалист по линейным схемам – ему что покажи из новинок электроники, все интересно. И на учсовете будет доказывать, что в лаборатории ЭПУ сейчас исследовательская работа поставлена на должном уровне, сам проверял. От его мнения не отмахнутся.

Как он мне предрекал варианты «не в пользу подчиненного», как со мной разговаривал! Им нет дела до моих идей, замыслов – лишь бы не мешал им спокойно «жить в науке». А я не смог ответить. Мне становится тошно.

Вдруг в комнате, куда вошли Ипполит Иларионович и Паша, раздаются гулкие, как из дробовика, выстрелы: бах-бах!!! Звуки эти мне чем-то знакомы. Какие-то предметы там стукают в дверь. Что такое?

Подхожу, заглядываю. В комнате коричневый дым, со сладковатым (тоже знакомым) запахом. В воздухе плавают рыжие клочья. Бах! Вз-з-з… бабах! В дверь возле меня ударяется алюминиевый цилиндрик. Все ясно: рвутся «электролиты», электролитические конденсаторы. Бабах!.. Едва не сбив меня с ног, из комнаты вылетает Выносов. Его «Прошу извинить!» доносится уже из глубины коридора. Бах! К моим ногам падает еще один цилиндр.

Выскакивает Тюрин со сложным выражением лица; он перепуган, рад, ошеломлен и весел. Доносится вопль невидимого за дымом Уралова: «Да выключите же это… питание!» Кто-то – смутный силуэт – бросается к электрощиту, поворачивает пакетный выключатель.

Пальба прекращается.

Из дыма прямо в мои объятия вываливается содрогающийся от хохота Сашка. Везет же человеку, всегда он оказывается в центре событий.

– Что там за война?

– Ой, не могу-у! – стонет Стриж. – Ну, умирать буду – вспомню.

Наконец отдышался, успокоился, рассказывает. Дело было так. Павел Федорович велел Кепкину включить макет, чтобы продемонстрировать доктору, как набираемые клавишами числовые команды перемещают в вакуумной камере электронные и ионные лучи. Гера включил.

– Ну ты ж знаешь кепкинский макет: постоянные переделки и сплошные сопли. Естественно, произошел визит-эффект: не перемещается луч. Гера погрузился по пояс в схему и начал потеть. Паша… ты же знаешь Пашу! – отстранил его: «А ну, дай я!» И, ковыряясь в схеме, Павел Федорович задел своим могутным плечиком один сопливый проводничок – как теперь можно догадаться, от конденсаторного фильтра. Проводника – как теперь можно догадаться, от сетевого питания…

Дальше ясно. Электролитический конденсатор – он переменного тока не выносит. Как нервная женщина щекотки. В нем закипает паста – и пиф-паф.

Вот батарея великолепных электролитов, на тысячу микрофарад и пятьсот вольт каждый, краса и гордость Геркиной схемы, и открыла шквальный огонь.

– Первый электролит легко ударил доктора в грудь. Он сказал «ох!». Пал Федорыч от звуков распрямился. И его нос… ты же знаешь Пашин нос! – оказался на одном уровне с электролитами. Следующий залп свернул этот великолепный мужественный нос под прямым углом в сторону двери. Нос… нет, это же просто поэма! – несколько секунд держался в таком положении, потом медленно-медленно распрямился. И тут его вдруг подбил новый электролит.

Я слушаю с увлечением. Тюрин, хоть и был свидетель происшедшего, тоже. Сашка умеет живописать. Не может быть, чтобы нос держался так несколько секунд и чтоб распрямлялся медленно-медленно. Это Стриж корректирует несовершенную действительность в более выразительную сторону – но так, что хочется верить. У меня веселеет на душе. Так им и надо. Это вам не бедного инженера школить – техника. Ее нахрапом не возьмешь.

* * *

…Постой, постой! Но ведь происшествие имеет несомненное сходство с тем переходом по ПСВ, который волево совершил Пал Федорович… и вынырнул обратно под «бабах!» с фонарем и свернутым носом. А затем снова исчез. Это не может быть тем случаем, тот произошел месяцы назад – но из того же пучка вариантов, развивающихся – пусть со сдвигами во времени – по одной глубинной логике. В основе ее лежит склонность Уралова демонстрировать достижения и творческая неудовлетворенность Геры делами рук своих.

Значит, вот оно как там было.

А вот и герой наш, Уралов, выходит из комнаты. Костюм не в порядке, галстук съехал на сторону. А лицо – ну прямо просится на открытку: закопченная пятнами щека, лиловый фонарь, распухший до сверхъестественных размеров, сделавшийся ассиметричным нос.

Пал Федорович тяжело глядит на нас. Поворачивается и твердым, неколебимым шагом идет в свой кабинет. Сильная он личность у нас.

Тюрин негромко произносит:

– Нет, все-таки жизнь хороша.

Мое наслаждение – наслаждение человека, которому от Паши только что досталось в четырех по крайней мере вариантах, – невозможно выразить словами. Я и не пытаюсь.

…Тогда Уралов спрашивал, где Кепкин. А сейчас не поинтересовался – различие вариантов. Что же спрашивать – вот и Гера. Выходит, направляется к нам. На закопченном лице дикие, как у кота, глаза; озабоченно массирует правую скулу. Сашка при виде его снова заливается счастливым смехом.

– Ну, чего рлжешь?

– Гер, ты дал, молодец! – поздравляю я. – Это ты нарочно?

– Да ну… лезет, сам не знает куда, дурлак!

– Но теперь у тебя точно будет синяк под глазом. В форме конденсатора на тысячу микрофарад.

– А, иди ты!.. Где я теперь достану такие конденсаторлы? – Он не на шутку расстроен.

Стрижевич все не нарадуется:

– Нет, не напрасно я мчал ночью на мотоцикле! Чуяло мое сердце, что мне сегодня надо быть здесь. И чуяло оно, что надо зайти к Кепкину, полистать справочник по лампам.

Я смотрю на них: снова мы вместе, четверо из Нуля.

И Паша – пятый?!

Рабочий день близился к концу. Для создания диодных микроматриц он потерян. Я сидел за столом и с неудовольствием думал, что подвел Алешу-ординарного. Именно я-надвариантный и подвел. Дело даже не в самих действиях, не в злосчастном списании «мигалки», а в моей страшенно-независимой, непринужденно-свободной позиции. Позитуре. Я ведь и на Уралова посматривал с нее, свысока, и на Выносова… начальство такое очень чувствует, запоминает и не прощает. Действительно, могут уйти его, Алешу, по собственному желанию. С одной стороны, он – лишь часть меня, сознающего компенсацию любых вариантов-отклонений и их сходимости, а с другой стороны – он-то этого не знает. Для него в единственном числе, и упущенное обратно не вернешь. Нехорошо.