– Скорей бы, Ипполит Иларионович! – вставляет Уралов.

– Да. Но, товарищ Самойленков, Павел Федорович еще ваш начальник, и велика вероятность, что он им и останется. Так что мой добрый совет вам: не строить свои планы в расчете на то, что произойдут благоприятные для вас перемены. Возможны и иные… м-мэ! – варианты. Те именно, в частности, в которых конфликт между начальником и подчиненным, если он дезорганизует работу, решается… м-мэ! – не в пользу подчиненного. Вот я был прошлой осенью в Штатах, – поворачивается он к Паше. – Знакомился с организацией научных работ. Знаете, у американцев в фирмах очень демократичные отношения: все на «ты», зовут друг друга по имени – не сразу поймешь, кто старший, кто младший. Но вот подобных… м-мэ! – проблем взаимоотношений у них просто нет. Не согласен, не нравится – получай выходное пособие и ступай на все четыре стороны!

– Поэтому и работают результативно, – кивает Паша, – не допускают анархии.

– Вы хотите что-то сказать? – обращается Выносов ко мне.

«Мы же не в Штатах», – хочу сказать я. Но молчу, слишком уж это банально. К отрешенности прибавляется отвращение. Душа просится на просторы бытия, прочь от мелкой однозначности.

– Что ему сказать? Нечего ему сказать, Ипполит Иларионович! – Уралов смотрит на меня весело и беспощадно: «Вот теперь я тебя прижал!» – Я хочу добавить. Не только со мной он так, с ним никто работать не может. Даже лаборантка его, Кондратенко Маша, старательная такая, и та не выдержала, ушла. Так ведь было, Алексей… э-э… Евгеньевич?

Я молчу. В ушах неслышимый звон. Комната будто раздвигается туннелем в перспективу – и там что-то совсем иное. Неужели полоса? Кажется, она – долгожданная.

– Видите: даже разговаривать не желает! – явился где-то на периферии сознания Пал Федорович. – Как прикажете с ним это… сотрудничать?

Выносов – тоже уменьшающийся, расплывающийся, меняющийся в чертах – смотрит неодобрительно, жуя губами.

– Да. Трудно вам будет жить в науке с вашим… м-мэ! – характером, товарищ Самойленков.

…Какой простор, какие дали! Я будто лечу. Облики сидящих в комнате, их одежды, контуры предметов расплываются в множественность, в туман. Поворот, заминка – конкретизация. Ну-ка?.. Мебель с вычурными завитушками, темного цвета. Окно арочное, с портьерами. На стене – портрет в тяжелой раме какого-то усатого, в лентах через плечо, шнурах, усеянных драгоценными камнями орденах.

– Па-апрашу не возражать, когда вы со мной… м-мэ! – разговариваете! – гневно дребезжит начальственный голос. – На каторгу упеку мерзавца!

Багровое лицо над столом – с бакенбардами и подусниками, загнутым вниз носом; яростные глаза за круглыми очками; щеки свисают на шитый золотом воротник. Рядом плешивый блондин с выпученными голубыми глазами, в синем мундире с серебряными аксельбантами… Паша! Я стою навытяжку. По правой стороне лица разливается жар от только что полученной затрещины…

Ой нет, не то. Дальше! Лечу по Пятому, по туннелю из сходных контуров и красочного тумана.

Окно уменьшается до блеклого серого квадратика, темнеет и опускается потолок; стены тоже становятся темными, ребристыми какими-то… бревенчатыми? Из пазов торчит черный мох, пол из тесанных топором плах. Кислый запах.

И двое бородатых – один крючконосый шатен, другой блондин со светлыми глазами – в армяках и лаптях уже не через «м-мэ», а через простую «мать» и увесистые тумаки внушают мне, смерду Лехе, неизбежность уплаты подушной подати и недоимки за два года.

– Давай-давай! А то разорим весь двор, тудыть твою в три господа и святого причастия!

У меня только голова мотается. Кровь течет из разбитого носа на разорванную рубаху.

…Нет, и это не то. Куда меня несет?

Ну, дальше – первым, говорят, был век золотой…

Исчезают и бревна. Дышат сыростью, выгибаются по-пещерному глиняные своды. Вместо окна – дыра выхода вдали. Два кряжистых самца, клыкастых, обросших шерстью, дубасят, пинают – вразумляют на свой лад третьего, меня. Не разберешь, где у них руки, где ноги. А безымянный я только прикрываю голову шерстистыми лапами и горестно завываю.

…Нет, долой такие переходы, эта ПСВ ведет совсем не туда! Назад! Напрягаю сознание – и возвращаюсь по Пятому сквозь мордобой в бревенчатой хижине, мимо распекающего превосходительства в другой конец вереницы сходств.

Лакированный стол с белым телефоном, стены в серой масляной краске, прямоугольник окна. Выносов в центре, Уралов сбоку – уф-ф… как мне здесь хорошо, уютно, безопасно! Я даже улыбаюсь Ипполиту Иларионовичу с невольной симпатией – а сам смотрю во все глаза: вот, оказывается, какими можем быть мы, трое из Нуля.

– Ну, я вижу, вы кое-что поняли, – смягчается профессор. – Вы когда-то неплохо успевали по теоретической электронике, я помню. Но вам следует научиться так же преуспевать… м-мэ! – и в жизни. Подумайте над тем, что вам сказали, сделайте выводы. Вы свободны.

Поворачиваюсь, выхожу, направляюсь к торцевому окну, месту перекуров. У меня горит лицо, и вообще я чувствую себя как после сауны: легкость тела и просветление духа.

…Вот это попал в полосу! Пятое измерение ортогонально ко времени, я был не в прошлом – в вариантах настоящего. Вплоть до таких, где и эти, обнаруженные питекантропами, не неандертальцами (там ведь и признака не было ни орудий, ни утвари) – человекообразными обезьянами. И стоит здесь, на нераскопанном холме, хибара, подворье Лехи-смерда. И присутствует какое-то – там ведь вроде оплывшие свечи в канделябрах-то были, то есть до электричества еще не дошло.

И главное, все бьют. Лупят по физиономии, как по боксерской груше. Дался я им! А в пещере той вообще – еще пара тумаков – и померкло бы мое сознание, погибла бы драгоценная надвариантность не хуже, чем от сварочного импульса. Уфф… Меня все тянет отдуваться, переводить дух.

…Теперь становится понятно то, что я раньше считал несообразностью: почему в Нуль-вариант попали не наилучшие (по обычным меркам) исследователи и работники. Мера оптимальности здесь своя: наибольшая повторяемость по Пятому. То есть настолько наибольшая, что и вспомнить совестно. Ну ладно – Уралов очевидный троглодит, пусть – Выносов… но от себя я такого не ждал. Ай-ай-ай. (Кстати, за что они меня там, в пещере? В избе – за оброк и недоимку, в присутствии за строптивость, как и здесь… а там? Не успел выяснить.)

…Интересное получается дополнение к тем «Очеркам истории» в другую сторону от Нуля.

Иные выборы из тех же колебаний, иные решения… и длится поныне каменный век. Мы так привыкли к факту прогрессивного развития мира, что у меня сейчас неоспоримое ощущение, будто я побывал в прошлом, так же как и наилучшие варианты овевали меня дыханием будущего. А почему, собственно? Время – физический процесс, выражающийся в движении стрелок часов, смене времен года, числе оборотов планеты вокруг оси и Солнца. А для нас получается, что без прогресса планета будто вращается вхолостую.