ехать осталось немного. «Конечно, две ночи, но…». Как замечательно налажено сообщение, и война не помешает путешествию из В. в Италию. Раз Альберт спросил, разрешит ли она на время приподнять занавески, но она столь недвусмысленно пожала плечами, что он отказался от своей просьбы и снова вышел из купе.

Оставшись с ней в купе, тесном и немного жарком, он заметно стеснялся. Она спокойно скинула уличный костюм и надела халат с глубоким вырезом, лежала на своем месте, качая ногами в воздухе, и читала современный английский роман. Он же, хотя было душновато, не снимал пиджака и галстука, а когда пришла пора ложиться спать, сначала погасил свет, чтобы она не могла его видеть. С час она ворочалась, думая о всякой отвлеченной чуши, позже заснула, но снилось ей что-то неопознанное, но ужасно мерзкое и липкое. «Что такое? Кете, это я, что с тобой?». Альберт тряс ее за плечи. От страха она оттолкнула его и чуть не упала на пол. «Тише, тише, это я, это я, Катерль!». Со слезами она вцепилась в его шею. «Мне страшно, страшно, очень страшно!» — «Я знаю, знаю, Кете. Мне тоже страшно. Но все закончилось, закончилось… Никто тебя не тронет». Сколько он успокаивал ее, качая на руках, она не запомнила. Проснувшись, она почувствовала, что его голова лежит на ее животе — Альберт заснул полулежа, обнимая ее ноги. Боясь разбудить его, она не шевелилась. Потом он тихо что-то прошептал и открыл глаза. «Привет, Кете» — «Привет» — «Как твои губы и щеки?» — «Лучше, я почти не кусаю их» — «Хорошо, а то я беспокоюсь. Ты уверена, что тебе не нужен врач?» — «Нет, все нормально, честно… Спасибо, Альберт».

Они проезжали мимо Минги. В прошлом Альберт бы выглянул в окно, чтобы посмотреть, но теперь он безразлично выслушал объявление: «Минга, остановка пять минут, Минга, остановка…». «А я люблю Мингу и пожила бы в ней потом. А ты бы хотел?» — «Не знаю. Раньше бы хотел, а сейчас… в любом месте будет хорошо, лишь бы были деньги. С тобой хорошо в любом месте». За окном громкоговорители кричали о величии империи и всеобъемлющей силе партии. «Партия общечеловечна» — «О чем ты, Кете?» — «У нее нет обличия. Это та сила, что вечно обещает благо, но вечно совершает зло. Она обманывает всякого, кто хочет что-то получить за ее счет» — «А, я понимаю. Ты права: она знает, как сыграть на наших слабостях».

В Италии пахло выпечкой и пылью. Они приехали в отель с окнами на площадь. Номер у них был двухкомнатный, в гостиной поставили свежие розы и принесли газеты с черным кофе. Газеты они не читали — не понимали язык. На вокзале Альберт купил путеводители и уселся изучать их с таким увлеченным видом, будто ничего интереснее местных музеев и старинных домов на свете не было. Раз за разом он спрашивал, куда она хочет пойти, она же отвечала: «Лучше решай сам. Я пойду, куда ты сам пойдешь» — «Нет, так не пойдет, я хочу, чтобы тебе тоже было интересно». В итоге в первый день они никуда не пошли, ужин заказали в номер, опустили шторы, потому что она попросила, и болтали о романе, который она успела дочитать в поезде.

Спустилась темнота. Вернувшись из курительного салона с конфетами для нее, Альберт опять поинтересовался, куда бы она хотела пойти завтра. Разомлевшая после шампанского, она лежала поперек кровати и безразлично пожимала плечами. «Кете, неужели тебе ничего не интересно?» — «Да нет, интересно. Но мне немного… лень. Я бы немного побыла тут. Тут хорошо, тепло и спокойно. Если ты хочешь в музей, я тебя отпускаю, можешь развлекаться» — «Нет, Кете, это… я не брошу тебя в номере. Я хочу побыть с тобой» — «А если мне лень гулять? Ты что же, собираешься со мной лежать тут целыми днями?» — «Да, собираюсь!». Они начали спорить. Она повысила голос, заявив, что он мог вообще не везти ее в это захолустье, раз ей настолько наплевать на окружение и гулять она не может. Альберт тоже повысил голос, чтобы доказать ей, что он прекрасно проведет время в номере с ней и ни один музей ему не понравится, если он бросит ее одну в отеле в сложный для нее период. «Да откуда ты знаешь, какой у меня период? Ты ничего не понимаешь!». Она поежилась от собственных слов. «Нет, Альберт, прости, прости, я не хотела…» — «Я знаю… но больше не говори, что я тебя не понимаю. У тебя есть рот, ты можешь мне все объяснить. Верно?». Вместо слов она прижалась к его губам своими.

В ту ночь они стали любовниками.

Вместо запланированных в поезде прогулок по итальянским достопримечательностям они несколько недель сидели в номере, ели необычные местные блюда, пили шампанское и ликеры, играли в карточные игры, читали книги и занимались любовью. В какие-то дни они вовсе не вставали с кровати, превращая постель в стол, книжный шкаф и игровую. Потом Альберт заказал для них шахматы, и они, как раньше, часами разыгрывали одну партию, перебивая ее легким пьянством и поцелуями. Лучше знакомый с алкоголем, Альберт и пил меньше, и лучше держал себя в руках. Она же, прежде почти не пившая, по неопытности могла опьянеть и со смехом бросалась в своего противника шахматными фигурами, потом отправляла в него доску, а затем сама бросалась на него, словно бы желая его поколотить, но на самом деле желая, чтобы ее успокоили и приласкали. Она никогда не слышала, чтобы Альберт так беззаботно и много смеялся, она и сама давно не смеялась так много и заливисто, как теперь, добровольно заперев себя с ним в номере, в чужом городе.

Лежа в постели, она со слабым беспокойством сказала: «Мне нужно больше времени, но я уже скоро буду выходить, я хочу выходить и гулять, я не буду всю жизнь сидеть в комнате, понимаешь?». Она чувствовала, что он улыбается в темноте. «Я понимаю, Кете, я не хочу тебя торопить. Я сказал, что позабочусь о тебе… Да, нам скоро придется вернуться, но я позабочусь, чтобы тебя ничего не тревожило». О возвращении они говорить боялись, понимая, что другого выхода нет: у Альберта осталась работа, а денег без нее нет, в Италии они не останутся, не зная языка, уехать во вражеские страны невозможно, а в те, что сохраняют нейтралитет — слишком, невыносимо дорого. Как ни хотелось