пришел. Они обстреляли наши поезда! Они убили наших соотечественников: они остановили их на границе, потребовали документы, а потом зарезали отца, мать и грудного младенца. Сегодня будущее нового мира в руках наших солдат — они сражаются за мир для нас всех. Мы отличаемся от наших вечных врагов. В прошлые войны они вырезали мирное население. Но мы действуем иначе, мы стараемся минимизировать жертвы. Война будет идти ровно столько, сколько потребуется для выполнения поставленных задач. Здесь точно не стоит спешить. Годами мировое сообщество не замечало геноцид нашей нации, годами оно игнорировало притеснения наших соотечественников за границей. Только сейчас мы слышим первые показания запуганных и замученных соотечественников, что наконец-то, после стольких лет, вернулись в родную гавань. Их годами притесняли наши враги, они говорят, что их унижали за их национальность и не давали говорить на родном языке. За это наступает расплата. Мы уничтожим всех, кто унижал нашу страну, кто мечтал колонизировать ее и превратить нас в своих рабов. Годы терпения закончились!

Она проснулась в страхе. За стенкой плакала женщина, взывая к мертвому сыну. Часы показывали половину десятого — утра, скорее всего, окно было плотно зашторено и не пропускало дневной свет. Губы были в крови — она сильно кусала их во сне.

Я схожу с ума. Я схожу с ума. Я схожу с ума. Выпить воды. Принять ванну. Надеть чистое платье. Механически, но чтобы вернуть устойчивость. Съесть кусок хлеба с джемом. Поставить вариться кофе.

Сегодня суббота!

Стакан выпал из ее рук и разбился в раковине. Она бросилась к окну в спальне и одним движением отдернула шторы. Сквозь слепящий свет она увидела знакомую улицу. В доме напротив зияла страшная открытая рана. Но внизу, у ее подъезда, — Альберт, он стоит и курит, и что-то говорит Аппелю, и они, они смеются. Она распахнула окно, чтобы услышать этот смех — такой знакомый, веселый, нежный, беззаботный… Альберт приехал!

Она чуть не сорвала дверь, чуть не потеряла туфлю, сбегая по лестнице, быстрее, быстрее, пока он не ушел! Он оглянулся и заметил ее. Она с разбегу врезалась в него, и он еле устоял на ногах, а она вжималась в его плечи и громко, истерически плакала. Альберт, Альберт, мне было так плохо! Мне было так страшно! Мне было так одиноко!

— Все хорошо, все хорошо, Кете, я тут, все хорошо…

Расстроенный Аппель, не простившись, ушел.

Знал он или нет, но он изменился. Что изменило его, она не хотела или боялась узнать. С ней он стал спокойнее, исчезло вечное напряжение, с которым он обнимал ее раньше — словно бы и желая обнимать, и желая оттолкнуть. Сейчас в его объятиях было тепло и безопасно. Он не боялся к ней прикасаться и не боялся первым ее обнимать, и трогательно гладил ее по волосам, пока она кричала и била руками по своим коленям. Она плакала и повторяла: мне было страшно, мне было холодно, мне снились ужасные сны, рушилось все, все умирало, война, оружие, я умру одна под завалами, я хочу домой, я боюсь, я хочу домой, мне страшно, я боюсь войны, я боюсь умереть, я хочу домой, я хочу, чтобы все закончилось, хочу, чтобы было как раньше, пожалуйста, я хочу домой, пожалуйста!

Я отвезу тебя домой, Кете. Я обещаю. Я думал, ты умрешь. Прости, что не увез тебя тогда. Мы поедем домой вместе.

Правда? Правда? Я хочу домой. Я не хочу здесь жить. Здесь страшно. Мне здесь страшно! Я хочу забыть, я хочу забыть! Помоги мне, я схожу с ума. Я схожу с ума.

Я позабочусь о тебе, Кете, я все для тебя сделаю. Ты будешь в безопасности. Все будет хорошо. Я твой, я люблю тебя, прости меня за прошлое, я ничего не понимал. Я увезу тебя отсюда. Мы поедем домой. Ты будешь моей женой, мы проживем много счастливых лет. Я сделаю все, чтобы стереть это. Поверь мне, Кете, Катерль, я все сделаю.

Уверенность его утешала и поддерживала. Теперь, когда она не имела сил что-то решать и потеряла равновесие, Альберт держал ее крепко и собирался взять непосильную для нее ответственность. От облегчения она снова заплакала и уткнулась носом в его шею. Она отдохнет, вернет себе устойчивость, найдет новые причины жить в этом военном, очень опасном мире, а Альберт поможет собрать осколки прежней, утраченной ею личности. Руки эти так нежны, в них столько силы и заботы… Она тихо засмеялась.

— Я очень ждала тебя, Альберт.

— Я рад это слышать, Катерль. Я приехал так быстро, как смог. Я возвращаюсь в криминальную полицию, но мне дали отпуск, и мы… Хочешь? Я хочу отвезти тебя в Италию. Я очень хочу показать тебе Флоренцию и Венецию. Я слышал, они очень хороши.

— А ты был там?

— Нет, никогда, но всегда мечтал поехать. Ты поедешь со мной?

Вместо согласия она со счастливым возгласом прижалась к его щеке. Губы у нее сильно болели, иначе бы она точно прижалась к его губам своими. Но не хотелось, чтобы он почувствовал вкус ее крови.

Чтобы в купе не проникал свет, они опустили занавески на окне. В купе нежно пахло яблоками и глинтвейном, который Альберт купил на станции, шерстяными одеялами и накрахмаленным постельным бельем. Несколько раз их уважительно спрашивали, хорошо ли им, не нужно ли чего принести; наверное, они походили на типичного партийного и его типичную любовницу. Чтобы она не стеснялась себя в поездке, Альберт отвел ее в салон, в котором ей эффектно остригли волосы, сделали пушистую челку и окрасили каштановым несколько прядей, благодаря чему она приобрела сходство с молодыми богатыми итальянками. Близ вокзала, в магазине заграничного платья, Альберт купил ей несколько костюмов, платье, туфли и шляпу. Беспечность, с которой он тратил деньги, не беспокоила ее, необычнее было обнаружить в оккупированной стране довоенные товары и неплохой по меркам времени сервис. Альберт спросил, какой букет ей нравится (они ждали у витрины), но она сказала, что съела бы яблок. «А помнишь, как мы ели яблоки в карамели? Но вкуснее всего их делают в Минге…».

В купе зашли, чтобы посмотреть их паспорта. На ее документ посмотрели со смесью сомнения и удивления, но, заметив партийный значок ее спутника, ничего не спросили и разрешили ехать дальше. «Ты снимешь его?» — «Позже, нынче с ним удобнее». Чтобы посмотреть, что за окном, Альберт вставал и выходил в коридор, и подолгу стоял у окна, а возвращался с замечанием, что