Когда налетел дождь, Аптахар залез под телегу и позвал ксебе Волкодава, но тот не пошёл. Выбравшись за составленные повозки, веннповернулся туда, где молнии хлестали чаще всего. Поднял голову к разверзающимсянебесам и начал тихо молиться.

– Господь мой, Повелитель Грозы, – шептали егогубы. – Ты, разящий холодного Змея золотым своим топором… Мертва душа моя,Господи, в груди пусто… Зачем я? Зачем ты меня к себе не забрал?..

Живые струи умывали шрамы на обращённом к небу лице, теклипо щекам, сбегали по бороде и туго стянутым косам. Близкие молнии зажигали огнив хрустальной бусине, надетой на ремешок. Громовое колесо катилось за облаками.На какой-то миг морщины изорванных ветром туч сложились в суровое мужское лицо,обрамлённое чёрными с серебром волосами и огненно-золотой бородой. В синихглазах пылало небесное пламя.

– Иди, – сказал гром. – Иди и придешь.

На другой день вдоль дороги всё чаще стали попадатьсяселения. Дыхание западного ветра сделалось ощутимо солёным. Потом кончился лес,и повозки выкатились на большак, по которому сновали туда-сюда конные и пешие.К полудню у дальнего небоската показалось бескрайнее голубое море, а впередивыросли деревянные башни стольного Галирада.

«Оборотень, оборотень, серая шёрстка!

Почему ты начал сторониться людей?»

«Люди мягко стелят, только спать жёстко.

Завиляй хвостом – тут и быть беде».

«Оборотень, оборотень, ведь не все – волки!

Есть гостеприимные в деревне дворы…»

«Может быть, и есть, но искать их долго,

Да и там с испугу – за топоры».

«Оборотень, оборотень, мягкая шубка!

Как же ты зимой, когда снег и лёд?»

«Я не пропаду, покуда есть зубы.

А и пропаду – никто не вздохнёт».

«Оборотень, оборотень, а если охотник

Выследит тебя, занося копьё?..»

«Я без всякой жалости порву ему глотку,

И пускай ликует над ним вороньё».

«Оборотень, оборотень, лесной спаситель!

Сгинул в тёмной чаще мой лиходей.

Что ж ты заступился – или не видел,

Что и я сама из рода людей?

Оборотень, оборотень, дай ушки поглажу!

Не противна женская тебе рука?..

Как я посмотрю, не больно ты страшен.

Ляг к огню, я свежего налью молока.

Оставайся здесь и живи…»

…а серая

Шкура потихоньку сползает с плеча.

Вот и нету больше лютого зверя…

«Как же мне теперь тебя величать?..»

Волкодав шёл по улице, неся под мышкой завёрнутый в тряпицумеч. У меча по-прежнему не было ножен, но годится ли гулять по городу собнажённым клинком? Аптахар присоветовал ему мастерскую, и Волкодав отправилсяискать её, оставив своих в гостином дворе и строго-настрого воспретив Ниилит водиночку высовываться за ворота. За комнату было уплачено на седмицу вперёд.Благо Фитела не обманул, рассчитался честь честью.

Город Волкодаву не нравился. Слишком много шумного,суетящегося народа, а под ногами вместо мягкой лесной травы – деревяннаямостовая, на два вершка устланная шелухой от орехов. Босиком не пройдёшься.Калёными орехами здесь баловались все от мала до велика, женщины, мужчины иребятня. Волкодав сперва неодобрительно косился на лакомок, потом, неожиданносмягчившись, надумал купить горсточку – побаловать Ниилит.

Люди оборачивались ему вслед, ошибочно полагая, что он незамечает их взглядов. Сольвенны считали веннов лесными дикарями и про себяслегка презирали, не забывая, впрочем, побаиваться. За глаза болтали всякое,что взбредало на ум, но в открытую дразнить не решались, спасибо и на том.Венны почитали сольвеннов распустёхами и бесстыдниками, покинувшими завещанныйот предков закон.

И что любопытно: ни один сольвенн не стерпел бы, вздумай принём, скажем, сегван охаивать веннов. И венн кому угодно оборвал бы усы, услышавиз чужих уст хулу на сольвеннов. Два племени ещё не забыли о родстве, и что бытам ни было между ними – свои собаки грызутся, чужая не встревай.

Язык у двух народов был почти един, вот только здесь, вГалираде, называли всход – лестницей, петуха – кочетом, а тул – колчаном.Непривычно, но отчего не понять. Хуже было то, что они говорили «малако» и«карова» и глумливо морщились, слушая веннское оканье. Волкодав за свой выговорпошёл бы на каторгу ещё раз.

Город раскинулся между морской бухтой, приютившеймногошумную гавань, и каменистым холмом, где высился кром – деревянная крепость.В крепости жил со своей дружиной кнес по имени Глузд. Кроме кнеса, в городе былещё совет думающих старцев, избиравшихся от каждого конца. Этому советуподчинялась стража, глядевшая за порядком на улицах Галирада.

Улицы спускались к тусклому голубому морю, ленивопошевеливавшемуся под тёплым безветренным небом. Вдали виднелись подёрнутыетуманной дымкой лесистые горбы островов. Самые дальние, казалось, реяли надводой, не касаясь собственных отражений. Местные волхвы, насколько былоизвестно Волкодаву, толковали этот знак то как добрый, то как дурной, сообразнорасположению звёзд. С моря пахло водорослями, рыбой, смолёным деревом… и ещёчем-то, наводившим на мысли о дальних странах и чужих небесах. Волкодавунравилось море. Больше, чем море, он жаловал только родные леса.

Чем ближе к гавани, тем больше разного народа встречалВолкодав. Иных он сразу узнавал по цвету кожи, говору и одеждам, других виделвпервые. Здесь, близ устья Светыни, у скрещения удобных дорог, торг шёл, какговорили, от самого рождения мира.

Улицы в нижнем городе были вымощены не в пример лучшеокраинных: поверх плотно спряженных горбылей бежали гладкие доски. Не стало иореховой шелухи – улицы подметались. Волкодав невозмутимо шагал сквозь шумныйводоворот разноплемённой, разноязыкой толпы. Больше всего ему бы хотелось вдругоказаться где-нибудь на берегу лесного озера, возле уютного костерка. Там покрайней мере никто не орёт тебе в ухо, нахваливая товар…

Лавки, харчевни и мастерские теснились впритирку одна кдругой. Волкодав косился на прилавки, раздумывая о том, чего ради послал егосюда Аптахар, – ведь ясно, что мастера на окраине взяли бы за ту же работунамного дешевле… Сегван подробно объяснил ему, как пройти, но Волкодав, нелюбивший городов, чувствовал себя немного неуверенно. Он, впрочем, скореевернулся бы назад, чем пустился в расспросы. Ещё не хватало, чтобы какой-нибудьсольвенн с этакой усмешечкой начал объяснять дремучей деревенщине, где тутмастерская старого Вароха. Наконец, с большим облегчением углядев среди пёстрогомножества нужную ему вывеску – красный щит и пустые ножны при нём, –Волкодав толкнул дверь и вошёл. Сколько труда положил он когда-то, пока ненавык входить под чужой кров вот так, без приглашения, непрошеным переступатьсвятую границу порога. Ничего, жизнь вразумила…