Потом — на мешки:

— Вот это — ткани, мантии, тиары… Там — ладан и мирра. В общем, собственность амфиктионии. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что это значит: посягнувшего на священное имущество Аполлона ждут вечные муки в Гадесе.

Хармид молча кивнул.

Для пущей острастки Кизик добавил:

— Отвечаешь головой за сохранность каждой вещи, так что в казну лучше не соваться. Проверю по описи.

Когда иларх поднимался в опистодом, вслед ему донеслось:

— Возьми пару рабов для грязной работы. И дай команду на погрузку.

Войдя в святилище, Хармид поклонился Аполлону Врачу. Покровитель боспорских городов стоял на постаменте в позе отдыхающего охотника: одной рукой сжимал лук, другой держал за рога убитого оленя. Из-под высокого калафа[151] по плечам разметались мраморные кудри.

На теменосе уже ждали три телеги, запряженные волами. Рядом топталась челядь. Хармид махнул рукой: "Начинайте!"

Поманил Быструю Рыбку:

— Пойдешь с обозом, будешь кашеварить. Выбери раба в помощники, кого хочешь, мне все равно.

Язаматка опешила. С одной стороны, ей нельзя разлучаться с соплеменниками. Но Саммеот уходил из города и брал ее с собой, а за ним она готова была идти хоть на край света.

Переговорив с одним из рабов, Быстрая Рыбка указала ему на повозку, в которой стояла гидрия. Потом торопливо собрала узелок, расцеловала детей, обнялась с соплеменниками.

Кизик лично руководил погрузкой. Суетливо раздавал указания, метался от телеги к телеге, проверяя, хорошо ли уложен груз. Выплатил вперед жалованье декадарху меотийских лучников, которые должны прикрывать обоз с тыла. Долго стоял, глядя вслед отряду, пока он не скрылся за поворотом…

Ночью Хармид осторожно вылез из-под бурнуса. Подошел к часовому.

— Тихо, это я. Нужно проверить печати.

Развязал один из мешков. Подсвечивая лампионом, заглянул внутрь. Боги милосердные! Чего здесь только нет: чаши для сбора жертвенной крови, ложки для воскурения ладана, кубки для хранения ритуального вина, курильницы-тиматерионы… Все предметы из серебра, золота, позолоченной бронзы, электра.

А это что? Он взял в руки черную, со смолистым блеском пиксиду[152], из гагата с ручкой в виде коня, перетянутую кожаным ремнем. Сдвинув ремень, поднял крышку. И не поверил своим глазам: в тусклом свете лампиона поблескивали отшлифованные самоцветы. Непослушными пальцами распустил тесемку на замшевом мешочке, заглянул внутрь. О, Аполлон Боэдромий! — крупные жемчужины.

Оставалось заново натянуть ремень на пиксиду, завязать мешок и залепить бечеву шматом сырой глины, чтобы сделать оттиск своим перстнем. Обескураженный иларх вернулся на место, лёг, накрылся бурнусом.

Долго не мог заснуть: блеск драгоценностей не давал ему покоя. Перед рассветом он услышал возле телеги, где спали рабы, приглушенную возню. Выругавшись, тихо двинулся на шум.

Наемник навалился на язаматку: одной рукой зажимал рот, а другой шарил под задравшимся хитоном. Хармид схватил его за шиворот, заставил подняться. Врезал коротко и мощно. Меот повалился на спину, но сразу вскочил.

— Ты чего? — спросил с обидой в голосе, размазывая кровь по лицу.

— Еще раз поймаю, самого сделаю бабой, — рявкнул иларх. — Обрежу хитон до жопы, будешь готовить жратву, а ночью делать то, что прикажут. Понял?

Подошли лучники — мрачные, недовольные. Но греки встали рядом с командиром, и меоты отступили, глухо ворча. Насильник хмуро потащился за своими. Язаматка бросилась к рабу, оглушенному ударом рукоятки кинжала.

— Живой? — спросил Хармид.

Она закивала головой, вытирая голову раненого рукавом. Потом благодарно посмотрела на иларха.

— Меня спасать. Добро помнить.

И улыбнулась так хорошо, что он замер, но тут же взял себя в руки…

День снова выдался ясным. Ветер ворошил по степи ковыль и осоку, словно приминая ладонью, от цветов рябило в глазах. В чистом небе долго метались жаворонки, пока их не разогнал сизый лунь.

Хармид наслаждался простором. Почему-то вспомнились полные дичи долины родной Аркадии. Он завертел головой — нет, не похоже, гор не хватает. Хотя и здесь кипит жизнь: низко над травой пролетит коростень, по земле пробежит суслик, из-под куста вдруг брызнет в панике заяц-русак.

Вдали то и дело пробегала встревоженная стайка антилоп или куланов. А один раз на холме выросла мрачная фигура зубра. Развернувшись, великан спустился в балку, чтобы увести стадо подальше от дороги.

В полдень путь преградили сколоты. Разъезд, как всегда, появился внезапно. Всадники вырвались из оврага и рассыпались по холмам, демонстративно натягивая луки.

Хармид остановил илу. Двинулся вперед с Памфилом и Каламидом. На полпути встретился с троицей степняков. Одного из них Хармид узнал сразу — Орпата.

Увешанный скальпами старшина спросил:

— Куда идёте?

— В Феодосию.

— Зачем?

Иларх набычился:

— Не твое дело.

Обстановка накалялась. Дело запахло дракой. Казалось, даже тарпаны сколотов с ненавистью глядят на чужаков. Внезапно Орпата тронул коня, подъехал к старшине. Хармид непонимающе переводил взгляд с одного на другого, пока они разговаривали.

Наконец старшина недовольно бросил:

— Идите. Но мы будем рядом.

Иларх пожал плечами: тут всем понятно, что сколоты в степи хозяева. Обоз тронулся, а разъезд скрылся в том же овраге, откуда вылетел.

Ночью Хармид сидел у костра, когда раздался условленный свист. Схватив меч, вскочил — к лагерю идут чужие. Но свист не повторился, значит, опасности нет. Вскоре конвоиры привели гостя. Орпата!

— Зачем пришел? — недовольно бросил иларх.

Он помнил размашистые удары сколота, острую боль от костяшек пальцев.

— Вина выпить, — откровенно признался Орпата. — Ты ведь не откажешь старому другу?

— Другу? — усмехнулся Хармид. — Волк в степи тебе друг. Но раз пришел — садись.

И указал на землю рядом с собой. Потянулся к ойнохое, потряс — на дне лишь болтается осадок.

— Эй, ты, как тебя там… Рыбешка, — крикнул он в темноту. — Принеси вина!

От телеги метнулась тень. В свете костра Орпата разглядел тонкий силуэт девушки. Изогнувшись травинкой, язаматка налила сначала иларху, потом гостю, поставила кувшин рядом. Обожгла сколота взглядом.

Сказала на степном наречии:

— Мир тебе!

— И тебе, — он проводил ее глазами.