доволен тем, как все восприняли его остроту. С каждой неделей он становился все бледнее и нервознее. Все знали: он тоже живет на скудном пайке, и даже пожертвовал часть своих личных запасов муки в общие закрома.

– Ну а пока, дабы чем-то дополнить эту богомерзкую стряпню, – он кивнул Силку, – я решил назначить еще двоих заключенных егерями в помощники Бругдену. Он уверен, что им удастся регулярно обеспечивать нас свежим мясом в достаточных количествах.

Рук вспомнил расхаживающего по лесу Бругдена, его широкую грудь, легкость, с которой он закидывал на плечо ружье, словно оно было частью его тела. Он отлично подходил на роль живодера. Рук вообразил себе лес, словно водную гладь, по которой во все стороны все шире и шире разносятся волны вызванного Бругденом разорения. Теперь, когда эту работу поручили троим, скоро в округе совсем не останется дичи.

– Что касается местных, – продолжал губернатор, – весьма прискорбно, что они так упорно не желают выходить к нам. Я совершенно уверен: решившись, они бы удостоверились, что мы желаем им только лишь добра. Разумеется, до сих пор помехой оставалось то, что нам не выпадало возможности выразить свои благие намерения. Однако я уверен, – Рук заметил, как он замешкался, видимо, заметив, что повторился, – это положение вещей вскоре удастся исправить.

Рук ему сочувствовал, наблюдая, как отчаянно он старается сохранять положительный настрой. С каждым срубленным деревом, с каждым ярдом вскопанной и засаженной земли он все острее чувствовал необходимость втолковать местным, что в их владения явились новые хозяева этой земли. Рук понимал: пока не будет внесена ясность относительно того, как поменялось положение дел, присутствие в этих краях тысячи подданных Его Величества таит в себе опасную неопределенность. А ясности этой нельзя было достичь без общего языка и человека, которому можно было бы сообщить эту новость. И все же молчание, казалось, могло длиться бесконечно.

Губернатор не желал войны, но Рук полагал, что он принял бы ее с пониманием. Война – тоже своего рода разговор. А вот молчание – это не мир и не война. Это неопределенность, связывавшая руки маленькому, болезненному человеку, которому стоило усилий держаться прямо перед своими офицерами.

* * *

Насколько было известно Руку, радость скрупулезности не воспел еще ни один поэт, но он всякий раз переживал миг восторга, записывая результаты полуденных измерений в специально отведенное место в учетном журнале. «14 сентября 1788 года, 4 часа пополудни. Ветер: норд-ост, 8 узлов». Если он однажды решит сочинить стихотворение, то посвятит его точности.

Но как срифмовать те слова, что придется использовать? Может, именно поэтому никто еще не написал оду термометру или дождемеру.

Погрузившись в мысли о том, что Силк наверняка придумал бы подходящую рифму, он на мгновенье растерялся, увидев, что по скалам к нему спускается вовсе не Силк, а Гардинер.

Рук встал поздороваться. Гардинер, вероятно, даже меньше него знал о том, как подобрать рифму к слову «термометр», но мысль об этом могла его позабавить.

Вопреки своему обыкновенному добродушию, Гардинер отрешенно поздоровался, сел за стол и одним махом опрокинул целый стакан разбавленного водой бренди.

Гардинер порой вел себя странновато. Рук, о котором можно было сказать то же самое, не торопил.

Наконец Гардинер заговорил, но голос его подвел, ему пришлось откашляться и начать заново.

– Нехорошо это было, Рук, – сказал он. – Просто безобразно.

– В чем дело, старина? Выкладывай, – приободрил его Рук. – Я тут, в своей берлоге, ни о чем не слышу. Придется тебе рассказать.

Гардинер глубоко вздохнул.

– Ты ведь знаешь, что губернатор хочет побеседовать с местными, а они к нам близко не подходят. Он придумал, как быть. В своей несравненной мудрости он велел схватить одного или двух силой. Обучить их английскому, освоить их язык. Обходиться с ними хорошо, чтобы они рассказали другим. А грязную работу поручил мне.

Он так долго молчал, что Рук засомневался, стоит ли ждать продолжения.

– Он разъяснил все очень обстоятельно, – проговорил наконец Гардинер. – Было велено взять шлюпку и отправиться вглубь бухты, к северной оконечности – накануне там видели группу туземцев. Сказали прихватить с собой рыбы, чтобы их выманить. Ты ведь знаешь, как они обожают рыбу…

Он провел ладонью по лицу.

– Подошли мы к мелководью, причалили, выставили напоказ улов. Им-то, правда, хватило ума поначалу проявить осторожность. Но мы давай их подзывать, размахивать этой чертовой рыбой… Ну и схватили двоих бедолаг – они извивались, как угри, боролись что есть мочи, но со мной было восемь крепких ребят, так что в итоге мы их связали.

Рук так и видел перед собой эту картину: раскачивающаяся лодка, на дне плещется вода, в ней барахтаются туземцы, на которых, матерясь, навалились матросы. Ему хотелось услышать, что было дальше – как туземцы вырвались, прыгнули за борт, доплыли до берега и скрылись в лесу.

– Поверить не могу, что губернатор… – начал было он, но Гардинер не слушал.

– Они кричали, Рук! – воскликнул он. – Бог мой, слышал бы ты, как они кричали, это разбило бы тебе сердце! А те, что остались, вопили с берега, пока мы отплывали. Эти бедолаги в лодке звали своих… Боже… Может, они и дикари – мы зовем их дикарями. Но чувствуют они то же, что и мы.

Он вдруг вскочил, будто на стуле выросли шипы, и подошел к окну. Рук видел лишь его широкие плечи и затылок. В хижине повисла тишина. Даже волны у подножия скал затаили дыхание.

Рук привстал было, не зная, что делать, понимая только, что нельзя оставлять Гардинера стоять вот так в одиночестве. Но стоило ему пошевелиться, как Гардинер глубоко прерывисто вздохнул, закашлялся, достал носовой платок и высморкался. Потом снова подошел к столу и дрожащими руками налил себе выпить.

– Так что теперь они сидят в хижине за губернаторским домом. Он велел заковать их в кандалы. Рад, что мне не пришлось на это смотреть.

– Ты просто исполнял свой долг.

Как же натянуто это прозвучало! Разве есть дело до долга человеку, охваченному переживаниями?

– Ты проявил все возможное сострадание. Насколько позволял приказ. Ведь надо было исполнить приказ.

– Сострадание! – повторил Гардинер. – Именно так он все преподнесет, можешь не сомневаться. В Лондоне все это подтвердят. Какое сострадание! Отличный малый, надо бы накинуть ему еще пятьдесят фунтов в год.

Рук неплохо знал Гардинера, но никогда бы не подумал, что тот способен говорить с такой жгучей язвительностью. Или что внутри него самого что-то отзовется с такой остротой. Он и не осознавал, насколько сильно успел невзлюбить губернатора, этого скрытного, угрюмого человека.

– «Привели» – так он говорит. Туземцев