на прощание стихи повеселее, чем я писала до этого».

Внезапно вспоровшие тишину трели мобильного телефона заставили Киру вздрогнуть. Но она быстро пришла в себя – конечно, это был Андрей, уже из Лондона. Он сразу почувствовал что-то необычное в её голосе. Кира поспешила его успокоить, убедить, что с ней всё в порядке. Их супружество зиждилось на любви и полном доверии, но всё-таки сейчас Кире пришлось солгать. Рассказывать мужу о таком письме по телефону было невозможно. Да и потом… Ей было трудно представить себе, как, когда Андрей вернётся домой, она сможет дать ему это прочитать. В глазах мужа письмо, без сомнения, будет выглядеть как послание от брошенной любовницы. И в тексте, и в стихах – столько страсти, столько бьющих через край чувств! Разве они могли родиться на пустом месте? Подобное не придумаешь, да и чего ради фантазировать, что за театр одного актёра для одного зрителя. Кира могла бы тысячу раз повторить, что ничего не было, – всё равно останется скользкое сомнение. Рано или поздно прозвучит вопрос: и всё же, скажи честно, ты с ней спала? Муж ведь видел, что Кира действительно ночевала с Лерой в одной постели.

Внезапно на Киру навалилась усталость, день выдался слишком длинным. Раз у Андрея всё в порядке, можно ложиться спать. Однако заснуть она никак не могла. В полудрёме ей мерещилось, что Лера издалека рассматривает, в какой позе она спит, какую пижаму надела в этот раз… Посреди ночи Кира вдруг проснулась. Сердце бешено колотилось в груди, будто она только что пробежала длинную дистанцию. Ей приснилось, что Лера лежит с ней в кровати, обнимает и целует её, а Андрей молча наблюдает за откровенной сценой из коридора. В этом странном сне Кире было стыдно перед Андреем, но в то же время она испытывала глубокое наслаждение и никак не могла оторваться от Лериных сладких губ и нежных ласк.

Кира откинула в сторону одеяло, встала и вышла в ванную. Она долго умывалась холодной водой, пытаясь смыть с себя наваждение. Потом осмотрела в зеркале своё раскрасневшееся лицо и пошла на кухню. Спать уже не хотелось. Налила в стакан кипячёной воды из графина и вернулась к журнальному столику, где вечером бросила недочитанное письмо. Лерино послание притягивало и жгло её одновременно. Читать оставалось совсем немного.

«Ты дуешь на ресницы —

И остужаешь жгучее,

А мятой на звериный —

Вмиг раздуваешь угли.

Бьёшь розгами по розовой,

Став верным на безверье,

Фантомы на реальное,

А кельи на бордели.

Свободу на любимую —

Вопрос приоритетов,

Орлянка бесконечности

Сектантов-фаталистов.

Желание на логику,

Но помним, что не вечно

Греховное соитие

Двух мучеников смертных.

Мятежность напряжения —

Пульсирует горячая,

Вальсирует витальная,

Сжимая расстояние.

Плоть обретая тёплую,

Толкает на безумие

С расчётом на бессилие

Приговорённых к похоти.

Нахрапом в три погибели

Без шанса на спасение

По искрам от звериного

До пустоты прощения.

Знаешь, всё никак не могу окончить эту писанину, не хватает силы воли. Боюсь поставить последнюю точку, что будет после неё? Что у меня останется? Скорее всего – ничего. Пустота. Вакуум. Безвременье.

Перед глазами всё ещё стоит твоя одинокая стройная фигура. Лужи на мокром асфальте отражают призрачный свет перронных фонарей. Той памятной ночью с десятого на одиннадцатое ноября ты была единственной, кто провожал меня. Если бы я знала, что вижу тебя в последний раз! Хотя… что я могла бы сделать? Броситься к твоим ногам, рыдать, умолять? Не уезжать никуда? К сожалению, это бы мне не помогло.

Отчего в моей жизни всё так блёкло и противно? Можно ещё стихов? Я недолго задержу твоё внимание, понимаю, что уже изрядно наскучила тебе своей исповедью. Но обещаю – это стихотворение точно будет последним. Не сердись, моя дорогая Кошеле, я скоро перестану тебе надоедать, тем более что эти заключительные стихи вовсе не грустные:

Бабочкой цветастой

    в невесомость утра

Упаду танцуя

    под тамтамы времени,

Стряхивая искры

    на пахучесть луга,

Треск неуловимый

    нарисую в бездну.

Мимолётность счастья,

    перекрёст полётов.

Терпкая химера —

    как прыжок с обрыва

К неизвестной цели.

    Мушки арбалетов.

Вереница трюков.

    Царство падших низко.

Отпущенье грешниц-

    висельниц – верёвка.

Снайперская меткость,

    девять граммов в мышцу —

Оправданье свыше

    тяжкого порока.

P.S. Да, передавай привет Людке-проститутке. У неё я денег не занимала, надеюсь, что хоть она помянет меня добрым словом.

Прощай. Прости меня. Я хотела сделать тебя счастливой, однако не смогла. Ещё раз прости. Письмо получилось слишком пафосным, но мне сейчас не до цинизма. Извини за все доставленные проблемы».

Дочитав письмо до конца, Кира на мгновение замерла с последним листком в дрожащей руке. Теперь она ясно вспомнила серьёзные глаза Валерии, в которых желание пыталось изъясняться на ином языке. Глаза, изначально не способные вступить в сделку с банальностью жизни, надменные и грустные. Тогда её внезапно охватил порыв отчаянной и жалкой нежности – и она поцеловала Леру в лоб.

Сквозь светлеющий сумрак московской ночи проехала машина, взвизгнула тормозами, на мгновение осветила окно ярким светом фар. Вздрогнув от резкого звука и выйдя из задумчивости, Кира быстро собрала разложенные перед ней веером желтоватые листы, аккуратно вложила их в конверт, затем взяла трубку телефона и набрала номер справочной. Спокойным и уверенным тоном она спросила: «Когда ближайший поезд до Липецка?»

Выписался

Бледный Баранов с трудом отворил массивную парадную дверь, придержал её и замер на пороге, врасплох застигнутый яростным водопадом солнечного света. Слегка сощурившись, он осмотрел пространство внутреннего двора, как будто увидел его впервые. Снял и снова надел очки с толстыми стёклами, слегка помассировал натёртую ими переносицу, поморгал, одёрнул старый, теперь слишком просторный тёмно-серый пуловер и смахнул с брючины длинный светлый волос. Затем шумно вздохнул и решительно перешагнул линию, которая вот уже три месяца отделяла его от внешнего мира.

Его подталкивали в спину торопливые, такие же, как он, подлеченные, подштопанные бывшие пациенты хирургического отделения. Послышались радостные возгласы встречающих. Пёстрая толпа, терпеливо ожидавшая перед дверями корпуса, сразу разделилась на мелкие группки.